Она крутила самокрутку.
Она курила так,
что руки её прекрасные,
Фуэте совершали в такт.
И стряхивая пепел,
и поправляя прядь,
чеканный профиль дворянки
совкового хаоса иго ронял
и время крутил вспять.
И утверждал исповедь
молчанья былых времён.
Бабушка!
Тихо прожив бытьё,
в тени крыльев ангела
свила гнездо своё.
В сраме и в смраде
сырой коммуналки,
на Маяковке жила,
где даже,
живущие там пьянчужки,
с нею на «Вы» были всегда.
Породы своей красоту пронесла,
как знамя иной правоты.
И сколько помню её,
без слов понимала:
что каждого крыльями
награждает Судьба.
Но каждому по делам дарила их;
кому-то дарит вороньи,
кому-то палиньи дает.
А за спиной иного
стелится только мгла:
за смертные грехи
и чёрные дела.
А бабушка Фердинандова-
ангельских крыл чистота!
Она балерина семнадцати лет -
ровесница века
встречает жизни своей рассвет,
Но воспитание в дворянской семье-
на каждом шагу запрет:
"Нельзя красить губы!!!"
Но можно бродить по сонной Москве,
ещё только грезящей в страшном сне
о баррикадах и стрельбе,
с томом чьих-то стихов.
Переплёт выбирается
ярко красных тонов.
Слюнявиться быстренько тот переплёт,
едва шагнула она за порог,
и красится пухлый красивый рот!
Она спешит на уроки
Мордкина и Балашовой.
Тех самых, что потом назовут
основоположниками
русской балетной школы.
А рядом дом госпожи Бахман,
где она учит её игре на рояле,
в отсутствии мужа- Георга Бахмана.
Там, она гимназисткой встречала
печального Блока,
поэтом Брюсовым любовалась.
И так влюбилась,
что всюду читала его стихи.
На площадях революционной Москвы,
где кипели яростно митинги.
Вспархнув,
не то на бочку, не то на тачку,
Она читала стихи,
почти витая над площадью,
не взирая на стачку.
Ничуть не печалясь о том:
"А партии нынче какой
прибавила голоса её красота,
восторг и сила?"
О! Легкокрылая балерина!
Как легкомыслие тобой крутило!
За вольнодумство
из Рая изгнана!
В играх опасных
с самой революцией
крылья свои опалила.
Игры окончились пошло и гадко.
Было сказано коротко, ясно:
«В Москву приезжает Свердлов Яков.
Вы должны передать ключи
от квартиры явочной»
Оделась мешочницей
с мордой склочной,
и на вокзале,загримированная так,
Станиславский рыдал бы,
встретила лидера той революции.
А он оказался нахал.
Как только захлопнулась дверь
Яша Кац оказался зверь,
вернее зверёныш.
А,проще,мелкий гадёныш.
За попку её ушипнул
и предложил…
Но оплеуху в ответ получил.
"И Луначарский не лучше –
тискал жену при гостях,
усадив на колени"-
годы спустя
шептала она,
чтоб не слыхали соседи.
Грустно,
но тщетно потом вспоминать
тихий домашний уклад,
матери строгий и полный укора взгляд.
Той жизни ,ими же преданной,
уж не вернуть назад.
А впереди:
и коммуналок,и советских застенков Ад.
Бабушка Фердинандова
день напролет курила .
И сквозь папиросный дым
мне в назиданье неустанно твердила:
"Для нас с сестрой с детства семья
в банке большой капитал хранила.
А нас приучали самих
наши штопать чулки.
Но не из бедности !
А для порядка!
Не потерплю!
Чтоб выросла ты
разгильдяйкой!"