Толпа одна, бегущая, не знающая пауз,
Глотающая эту жизнь так жадно, глубоко,
И сердца гордого, калечащая, статность,
И раззарительница душ единых ни за что…
Врываясь потным, диким роем,
И грязными когтями, впившись в зной,
Она сосет всю силу и всю волю,
И лик ее бессмыслен и зол…
Но вдруг остановился бег ретивый
И задрожал… и робко отстраняясь,
Стоял в тиши, не понимая, зыбко…
И глас сует безудержный угас…
Угас…
А мир застыл перед глубоким звуком,
Зовущим и тревожащем сквозь сон,
Так легкие персты, коснулись тонко духом,
На гриф натянутой высокой пустоты.
Смычок ронял скупые слезы сердца,
И воспарял на крыльях тишины,
И разрывал от боли счастья солнца неба,
И отражался в пламени зари.
И город пал пред юным принцем света,
Спустились призраки с замшелых стен-дворцов,
Так нежно обступя движение нот,
Что время ушло в молчание невидимых часов.
А звук рыдал любовью безответной,
И мальчик был среди толпы царем,
Виолончель жила дыханием и ритмом…
И он любил ее трепещущим огнем!
Закат сиял над вечным градом силы,
Все пять лучей играли на ладах,
Из хрупких плеч выперстывались крылья,
И растворялись светом в облаках.