Когда тоске конца не видно,
и горестей не вышел срок,
засахаренного повидла
я проповедник и пророк!
Могу, согнувшись в одночасье
пред тем, во что не верю сам,
придать этическую страстность
сверхэстетическим речам!
Пусть рвутся в пламени идейном
поэты-бунтари – на бой,
увы, быть кухонным злодеем
удел иезуитский мой,
где, разливая чай по чашкам,
верны видениям и снам,
малюем мы чертей – не страшных,
но всё ж годящихся для драм.
О, душу грёзами изрезав,
мы ждём, как Страшного Суда:
пусть хоть в туманностях подъездов
родится новая звезда!
Мы, как волхвы, пойдём за нею,
и посвятим ей бранный пыл…
Но полно. За окном светлеет,
Бери повидло. Чай остыл.
А утром – снова в город синий,
где пролетают быстро дни
и плещут ядом под грудиной
печали жалкие мои.