В панораме дневного города,
не улавливающего мгновения
одиночества, скуки, холода, –
серость волн, вернее, извержение
мыслей (их, как всегда, в три короба)
правит всем: начиная от зрения
и заканчивая голосом
не то Бога, не то прозрения.
Мысли – худший советчик скорого,
как зависимость от приложения
к настоящему, без которого
жизнь сложилась бы как движение
ретроградного апофеоза
не к земле, так к ее скольжению
во Вселенной. Не из-за спроса
к человечеству. Но намерение,
как и прежде, звучит угрозой
для пространства, что по стремлению
отделиться от мыслей воза
схоже с солнцем, с его свечением.
То – одна сторона вопроса.
Мысль, сама по себе, движение;
и механика паровоза
без нее – лишь предположение,
что предмет есть высшая форма
наибольшего сопряжения
с бесконечностью. То есть норма
мысли – наше самовнушение.
Как попытка выйти из входа
не внушает уху доверия,
так и мыслям слово «свобода»
не дается в расположение
тела, знающего три года
эту землю, ну а там… столетия
клетчатого аэрофлота
и еще чуть-чуть до бессмертия –
нет: не мыслей, души и Бога –
этим все равно до конечной,
как эпиграфу до эпилога
и движению не по встречной;
память наша, увы, не вечна
вместе с жизнью, ее тревогой.
И от этого мысль конечна
в панораме ее диалога.
14 июля 2016 года