(Поэма. К 150-летию Отечественной войны 1812 года)
Рассказано несчётно небылиц и былей,
Записаны “истории” в пудовые тома
О том, что в натисках, умениях и силе
Морозов лютость и метелей кутерьма,
И жуткая в лесах глухих ночная тьма
Всегда у русских, мол, помощниками были.
О том, что на пути не встретишь и собаку,
Что хата каждая до лаптя там пуста,
О том, что там простые Василисы в драку
Выходят смело из-за каждого куста.
О том, что там в ходу не раз бывали вилы.
Что Муромцу Илье сродни там мужики,
И в их литых ручищах непомерной силы
Ломались пополам гранёные штыки.
Пусть так.
Мы недругов к нам в гости не просили.
Их никогда на хлеб и соль не будем звать.
Мы не забудем доблести сынов России,
Советуем другим про то не забывать.
* * *
Осенний месяц неустойчив.
Он то сквозь днища частых сит
Дождём холодным дни и ночи
И льёт, и льёт, и моросит...
То он, взбесившись в час недуга,
Взметнёт метели вдоль пустошь —
В сугробах, в заметях округа...
И не проедешь, не пройдёшь.
Октябрь в тот год не под Парижем,
А, как обычно, под Москвой
Шагал в своей шинели рыжей,
Швыряясь вымокшей листвой.
И не обмолвился историк
О том, что осень наша в ссоре
С пришельцами... Как раз она
Была в тот год на зло скромна.
Да что с историками спорить?
Нам хватка русская нужна!
И, вопреки большому горю,
Смотря на зарево во тьме,
Простые люди Спас-Загорья
Не в рай готовились, к зиме.
Чинили ветхие халупы
В короткие с дождями дни,
Латали старые тулупы,
Сермяжьи шили чекмени.
Зима своё как надо спросит.
Здесь не привычка, а закон.
И всё ж чесал крестьянин проседь:
— Идёт чужак... Наполеон...
Идёт не с добрым сердцем он... —
А тут под вечер в час усталый
В деревню скачет вестовой:
— Наполеон идёт на Малый,
Пожар бушует над Москвой. —
Сказал, и в сумерках растаял...
А жители, как муравьи,
(И кто их только так расставил —
На точки нужные свои?)
Кто с топором, а кто с лопатой
По брёвнышку разводят мост,
Кто прячет в яму хлеб за хатой,
Кто гонит в лес коров и коз.
Всегда находчивый Гаврила
Возглавил группу стариков:
Трещали старые перила,
У незатопленных "быков".
Вода качалась и бурлила
От падающих чурбаков.
И враз подхватывала брёвна,
На плечи гладкие взвалив,
Несла река Протва Петровна,
Несла, с плеча не обронив,
Несла по быстрому теченью
Туда,
К излуке,
В поворот.
И вот —
Закончены мученья.
С лица стряхнул Гаврила пот.
Был мост и старые перила —
И нет моста. Одни "быки"…
В рядок присели, закурили
Измученные старики.
* * *
Долго ль шли? И не топко ли
По размытым путям в объезд?
Знают русские — топали! —
Золочёный тащили крест,
Крест с Ивана Великого,
Что на солнце сиял в Кремле...
Шли и думали: «Влипли, мол,
На разэтакой мы земле».
Размышляли о жаревах,
Ждали вина, покорность, тишь...
Но Москва своим заревом
Осветила слепой Париж.
Вместо яств под Тарутином,
(Превеликий там был конфуз!)
Может, все двадцать пять шпицрутенов
Каждый вынес тогда француз.
Партизаны приметили,
Взгляд вояк был угрюм и пуст,
В щёки их неприветливо
Целовал оголённый куст.
Эполеты с плеч падали,
Неспокойно теперь в груди.
Вместо золота — падали,
Господа, вам не надо ли?
Это всё у вас впереди...
* * *
Какое время! Как тревожно!
Теперь с московской стороны
Ползёт, ползёт по бездорожью
Остаток проклятой войны.
Бушуют грозные пожары
Багровым заревом вдали,
Бросая отсвет на амбары,
В шесты скворешен, в “журавли”.
Покроются дорожной пылью
Штыки измученных солдат.
Позарастут столетья былью,
А люди не придут до хат.
Застынут капли на мундирах,
Обронит их с берёз роса...
А в Подмосковье — шире, шире
Прифронтовая полоса.
Нарядно наше “бабье лето”
Смотри: и лист ручьём потёк.
Солдат солдату льёт куплеты
И сочных слов звучит поток.
* * *
А он сидит, облокотившись
Локтём на жёлтый шар земной,
Сидит — задумался... До вишни
Коснулся ноющей спиной.
Сидит и думает о многом
Водитель армий и бригад,
Как роты шли не по дорогам,
Но к цели шли, не наугад.
Свернув с дороги у Рязани,
Солдаты шли... И поутру
Герои с пушками, с возами
Входили в Красную Пахру.
Там шли владимирцы, смоляне,
Нижегородцы, туляки.
Вот на тарутинской поляне
“Разминку” сделали полки...
Сидит, задумался Кутузов:
«Победа их?! Не суждено! —
Ведь русские сильней французов».
Он видел Русь в Бородино.
«Трагедия Аустерлица?
Бездарность глупого царя»…
Драгун растерянные лица,
Припомнил всё...
И вдруг не зря
Припомнил битву в Измаиле,
Припомнил доблесть русских рот,
Как победители входили
На плац... И не просили
Ключей от кованных ворот…
Сидит, задумался Кутузов:
«Наполеон?! Не суждено!
Разбить — до повара! — французов,
Напомнить им Бородино.
Полки на пятки жмут друг другу.
Наполеону не пройти!
Врагу идти не на Калугу,
А по смоленскому пути».
Российский край,
Наш край красавец!
Какие русские слова —
Калуга,
Малый Ярославец,
Смоленск,
Тарутино,
Москва...
* * *
Между тем, вернёмся снова
К Спас-Загорским старикам...
У Гаврилы — дом-обнова,
Дом дубовый, на века.
Свежий домик, только лысый —
Ветер путанку сволок.
Не успели даже крысы
Перейти на потолок.
Есть другие недоделки,
Больше всё по мелочам:
Нет затирки, нет побелки
У печи по кирпичам.
Надо вывести от печки
Трёхсаженный дымоход,
Сделать лавку на крылечке
И калитку у ворот.
Над крыльцом с точёной ножкой
Петуха установить,
Вставить стёклышки в окошках,
Рамы ладно закрепить.
По стеклу пройтись стамеской,
В стенах паклю простучать —
Заходи тогда невестка
И все пятеро внучат.
Жить бы жить им в новой хате,
Жить бы жить и не тужить,
Только вот и на полатях
Неспокойно стало жить.
Поздно вечером Гаврила
Бросил на плечи рядно,
А сердечко ныло, ныло,
Что-то чуяло оно.
В сонном старческом кошмаре
Скоротал Гаврила ночь.
Под рассвет невестка Марья
Покормила грудью дочь,
Приласкала, уложила.
Трудно ей теперь одной:
Умер младший сын Гаврилы,
Умер Марьин муж весной...
Не любил он пересуды,
Стройку вынес на плечах,
Прихватил в лесу простуду,
Проболел пять дней и "счах".
— Перестань, молодка, плакать, —
Дед сказал, смахнув слезу. —
Одевай-ка, Марья, лапоть,
Надо сеять полосу. —
Всё припомнил.
Вновь взгрустнулось
У порога старику.
И пошёл он в дверь, сутулясь,
Сена бросить меринку.
Вышел — видит у берёзки,
Вдоль деревни,
Вдоль плетня
Пушки,
Лошади,
Повозки,
И повсюду солдатня.
По всему видать, начальник,
Задаёт такой вопрос:
— Ты не скажешь, дед, случайно,
Кто же разобрал здесь мост?
Передёрнуло Гаврилу
От плеча и до плеча.
Всё в нём вдруг заговорило,
Только сам стоял молчал.
«Постарались, значит, быстро», —
Смотрит дед на берега...
Раздаётся где-то выстрел.
«Может, выстрел тот врага?»
— Мы на Малый Ярославец
Из Тарутина идём, —
Говорит пушкарь-полтавец.
Дед ответил:
— Наведём!
И взмахнул рукой Гаврила:
— Разбирайте, братцы, дом!
В нём еловые стропила,
Стены новенькие в нём. —
Повторяет, чуть не плачет:
— Разбирайте дом, сынки...
Смотрит, смотрит, обозначив
Старческие кулаки.
Жаль не хаты. Лихо что-то
За ошибку старику.
Может, на его веку
Горше не было просчёта.
Офицер схватил поводья,
— Благодарствую! — сказал,
Сел в седло и ускакал.
А того, что это подвиг,
Старый дед не понимал.
* * *
Сидят у костра два солдата.
Как видно, они земляки,
Работали в поле когда-то
Корытнинские мужики.
Теперь вспоминают Корытню,
Сидят и ругаются зло:
— Повыдергать ноги бы злыдню!
— Зачем его к нам принесло?
— Мы в гости его не просили
В далёкую нашу Россию.
Россия — ребята босые.
Россия — снега и снега...
Но ты и такая, Россия,
Для русских людей дорога!
Россия, Россия, Россия —
Страна чекменей и лаптей,
Да в избах окошки косые,
Да в окнах глазёнки детей.
Россия — в рядне и в холстине.
Россия — раздолье для сох,
На каждой твоей десятине
Надрывный, измученный вздох.
Лучина с удушливой гарью,
До матиц прокисший туман...
И с пряжей справляется Марья,
И с лаптем в заделе Иван.
В обеде и в ужине — каша,
В прихлёбку с картошками квас…
Румянцем играет Параша,
Брюшко потирает Протас...
А майские первые грозы?
А в пояс густые луга?
А наши родные берёзы?
А соловьиные берега?
А наши раздольные песни?
Не сыщешь таких, хоть ты тресни!..
* * *
Кудряв, зелён
На поле лён.
Цветок белес —
Под цвет небес.
Придёт пора —
Летит костра.
Спрядут ленок —
Ходи, челнок.
Бегут холсты
На полверсты.
И хлеб, и квас —
Какой вопрос?
Большой у нас
На девок спрос.
Веселье, грусть
На слободе...
Богата Русь —
Народ в нужде.
* * *
Копыт не видно. Тройка мчится
Под звон задорных бубенцов,
На гривах иней серебрится,
И шеи выгнулись кольцом.
Что может быть ещё красивей!
Вожжей две ленты — две струны.
Летит кибитка по России,
Летит к соседям на блины...
А кто и где ещё так сможет?!
Февраль!
А ну, посторонись...
Лишь нам доступно бездорожье
На все четыре стороны.
«Эх, Корытня, ты, Корытня!
Эх, ты, мать и мой отец...
Не мешало бы сварить нам
Деревенских кислых щец».
Чу! Опять, опять тревога.
Штык блеснул. Зовёт дорога...
* * *
Малый Ярославец,
Речка да сады,
Улочки кривые,
Винные склады,
Галки-покрикухи,
Старый монастырь,
Дальше — рощи, рощи,
Да большой пустырь.
Шумные базары,
Ярмарки в сезон.
Блинные недели.
Колоколен звон.
Может, в целом мире
Нет подобных мест!
Любят городишко
Жители окрест.
Ярославец Малый —
Мирный городок.
Для мирян он добрый,
Для врагов — жесток.
* * *
Зарево в полнеба —
Жгут пришельцы Боровск...
Сердце птицей рвётся:
«Что ж здесь выжидать?..
Зябко на дорогах...
Обратает хворость...
Но не оставаться ж», —
Рассуждает мать.
Собрала детишек,
Вот — взяла грудного,
Крепко прижимая
К ноющей груди,
Твёрдо зашагала
От крыльца родного...
«Что-то на дорогах?
Что-то впереди?..»
Перестук колёсный.
Поползли обозы.
Смотрит вслед печально
Обветшалый дед.
Может, тяжко сердцу.
Может, рвутся слёзы —
Причитаний женских
И в помине нет.
Вот и стало тихо.
Словно вымер город.
Даже не услышишь
Голоса собак.
Только кружит ворон,
Этот вестник горя,
Да шумят сухие
Листья на дубах.
* * *
Темень жуткой ночи
Прёт на тракт московский,
Сумрак притупляет
Пристальности взгляд.
В камни городища
Врос Петро Быковский
И вооружённый
Зоркостью отряд
Смотрит городничий,
Схоронив истому,
На большой, добротный
Деревянный мост,
А под мост набили
Хрупкую солому,
На мосту охапки
Хвороста вразброс.
— Ты, Петро Иваныч, —
Пробасил Беляев,
С мостиком придумал
Дюже хорошо:
Ворог соберётся —
Тыщу расстреляем,
А затем другую
Смелем в порошок…
* * *
Не успел ответить Савве, —
Как опять на переправе,
Вдруг французов кивера, —
Шевелится Бунина гора…
— Савва, голубчик, пора!
* * *
Молодость игривая,
Виноват — прости.
Прядями, что гривою.
Некогда трясти.
Шапку глубже на уши,
Туже кушачок.
Ладненько папашею
Скроен мужичок.
Смял ружьё ручищами,
Трепетно дыша,
Пусть ружьё не чищено —
Светлая душа.
Пряди на лоб свешены,
Жмётся к брови бровь.
Заиграла бешено
Дедовская кровь...
И молниями взвилось пламя,
Солдат французских осветив.
Оно, как роковое знамя,
Остановилось на пути.
Глазами хлопать обалдело,
Вселяя, дополняя страх, —
Не дело, гвардия, не дело!
Зловеще душит душу "крах!"
Мост не горит, а полыхает.
И пламя — нет! — не утихает,
И безучастная река
О берега чуть трёт бока,
Она, как чёрная змея,
Ползёт, убить её нельзя.
Хрипя, ругаясь, шепелявя,
Упёрся лоб войны в заслон...
Здесь вам Быковский и Беляев —
Не то, что ваш Наполеон!
С награбленным, влачась и маясь,
Пришла потрёпанная рать
Под древний город Ярославец
Теперь, быть может, умирать...
Но вдруг
Дельзон истошным тоном
Вскричал, оскалясь:
— В ход понтоны!
Что делать? Что?!
Где есть спасенье?
Одну минуточку.
Терпенье…
И русских не обходит сметка...
Земли не чувствует подметка,
Меж ног визжат зловеще пули,
Ведь вражий глаз на карауле,
Ведёт в бегущего прицел...
Беляев жив! Беляев цел!
Беляев, между делом, сходу
Сверкнул с надеждой глазом в воду
И с двухсаженной высоты
Клубком бросается в кусты.
С лица смахнул он паутину,
Прыжок,
Другой —
И на плотину.
За ним — десятка полтора —
Кто с острым жалом топора,
Кто с длинным колом,
Кто с лопатой,
Летят орлы, а не орлята!
— Быстрей, друзья! —
Воскликнул Савва.
И полетели влево, вправо
На незатопленные травы
Перила,
Вешки.
Перемычки,
Летели брёвна, словно спички...
С лица поток ручьём и градом.
Воды б глоток! —
Вода-то рядом,
Да разве время до воды,
Коль полминуты до беды!
— Друзья, быстрей! —
Кричит Беляев, —
Ещё нажим и расшвыряем...
Стук.
Треск
Шум.
Плеск.
Ах ты, шустрый бес,
В ледяную влез...
Рванулась к челюсти рука.
Конечно, не от кулака
Горит зажжённая щека,
Горит, горит огнём щека,
Пробитая издалека...
И горстка конного дозора
К плотине скачет,
Бьёт с упора.
Вода как будто поняла,
Что плохи Саввины дела,
Плотина, вздрогнув, затрещала —
Лавина ринулась в бучало,
Затем пошла на берега
И дальше,
Дальше,
На луга
И, наконец, к ногам врага.
А главным бешеным напором
По шеям стукнуло сапёрам.
Поплыли в дальние затоны
Почти сведённые понтоны,
Ломались доски и подмостки,
Смешались слёзы, сопли, вопли...
Полегче что — несло в волну,
Что тяжелей — пошло ко дну.
* * *
Больше суток
Противник стоит на горе,
Дань воздав взбунтовавшейся Луже.
Не забудьте!
Весной — это не в октябре —
С вами могут свершиться делишки похуже.
Захочу —
Всё от пылкого сердца сгорит!
Пожелаю —
Водой расстояния слижет!
Это Савва Беляев тебе говорит,
Не надейся, Дельзон,
До Парижа не ближе.
Ты утонешь в крови,
Иль от страха сгоришь,
Иль погибнешь,
Как швед под Полтавой,
И уже никогда
Не вернёшься в Париж,
Не пройдёшься, как прежде,
Походкою бравой...
* * *
Скажи ты, не мучай,
Какая пурга
Над городом нынче закрутит?
И месяц из тучи
Покажет рога,
И прячется, видно, от жути.
Унылая осень.
Дожди и дожди.
Размыта ручьями дорога.
Да кто тебя просит?
Возьми да уйди!
Уйди поскорей, ради Бога.
Ах, ты за Россию?
И хочешь помочь
Быстрее разбить супостата?
Давай, мороси им,
Усиливай мощь
Родимой Отчизны солдата!
* * *
Ложились солдаты, да так не легли
Хотя бы вздремнуть пол-часочка.
Ведь виден у самого края земли
Кровавый рассвет поясочком…
«А как там в деревне, в родимом краю?» —
Тревожный вопрос перед боем.
Солдат обнимает винтовку свою
И долго толкует с собою...
* * *
И вот:
— Вперёд!!!
Раздался гул.
В тот час утра,
Как с неба гром,
Как бурелом,
Изверглось тысячным нутром
Родное русское "УРА!"
Ура-а!
Ура-а!
Ещё волна —
И будто вздрогнула война.
Вот эхо гулкого "ура!"
Отозвалось в соседних рощах,
И по спине монастыря
Картечь попробовала росчерк.
Потом пошла, пошла писать
Война свинцовой пулей строчки.
И ядра бросились плясать
В подскок на городскую площадь.
Качнулся монастырский крест.
Взметнулись тучей с криком галки,
И трескотня ружейной перепалки
Включилась в драку с разных мест...
Звенели выбитые стёкла,
Трещали переплёты рам.
И кошки, бросив угол тёплый,
Метались дико по дворам.
Над крышами дрожало пламя,
Лизали стены языки.
Безжалостными остриями
Друг в друга целились штыки.
Катились ржавые бидоны.
Кадушка дёгтя расползлась,
И всё стекало прямо в грязь.
И раздавались стоны, стоны...
Вперёд!
Туда за поворот...
Вперёд!
Сквозь сад, сквозь огород...
Лицо солдата — полотно.
Не отстаёт он, успевает.
И вдруг — мгновение одно —
И пуля
Тело, как сукно,
Суровой ниткой прошивает...
Подняться на ноги он хочет —
Война его ногами топчет.
Он хочет к дому отползти —
Ему себя не донести.
Он видит — руки посинели.
«Она?
Пришла»...
И еле-еле
Потрогал складочку шинели.
Шинель — твой дом.
Шинель — и печка.
Она и в изморозь со льдом
Согреет кулачок сердечка...
И вот те на: теперь она,
Как видно, больше не нужна...
Слезит солдат:
«Плывут в бездонье
Нетонущие облака.
Стоит жена,
Прикрыв ладонью
Глаза припухшие слегка.
Всё ждёт меня…
Всё ждёт и плачет.
А рядом с ней —
Безштанный мальчик,
Сынок, кровинушка моя…
Эх, Корытня, ты, Корытня,
Эх ты, мать и мой отец.
Далеко теперь зарыт я,
Русской армии боец»…
* * *
Я сравнил войну бы с мельницей,
Их дела почти сходны:
Зёрна жерновами мелются,
Люди — в жерновах войны.
Поле боя — кузов с зёрнами.
Пушки — это жернова.
Пополняются отборными
Резервистами кузова,
Только нет муки размолотой,
Кровь течёт из рукава.
Ой, ты, мельница, военная —
Человечий перехруст...
Торба полная, здоровенная —
Горем давит на плечи груз.
Ой, обидное отступление,
Ноет стёртая в кровь нога...
У Кутузова есть решение:
Изломать врага!
* * *
А бой гремел...
Не утихала
Гудеть железная струна,
На миг казалось, что она
Вдруг лопнет от огня накала.
А ненасытная война
Людей глотала и глотала...
На лицах ярость обозначив,
Гвардейцы били по врагу
Свинцовой россыпью горячей.
Противник падал на бегу
И страшно корчился в дугу.
На щепки рвались колымаги,
Валялись кони — в клочья крупы!
Сверкали молниями шпаги.
И всюду стынущие трупы...
И кровь ползла, ползла в овраги...
Здесь всё качалось и ревело.
От дыма в воздухе темнело,
Потом светлело,
Зеленело...
От крови речка багровела...
Переходил страдалец-город
Из рук и в руки много раз.
Огнём, свинцом, железом вспорот
Его брезентовый каркас.
С звериным бешеным оскалом,
Штыкам дав волю и сердцам,
Живые волны вал за валом
Катились вниз по мертвецам.
* * *
А бой гремел...
Сильней разрывы, вспышки.
Снаряды не ложатся в недолёт.
И, кажется, сто дней без передышки
Убийство человечества идёт.
Война!
Страшней не сыщешь больше слова.
Какая всё же дикость на земле!
И сколько горьких слёз излили вдовы —
Пожалуй, не вместить и в подоле...
Оно так есть, так было, так и будет —
Берёт тоска при виде мертвеца.
Пичуга, если птенчика загубят,
Сидит и плачет, плачет без конца…
А вот Наполеон, надев накидку,
Уставился в подзорную трубу —
Убитых много — делает улыбку,
Убитых нет — отчаянье на лбу.
«Скажи!
Зачем такого остолопа
Однажды родила в мученьях мать?
Таких
Народ трудящейся Европы
Всю вечность будет проклинать!»...
Быть может, опустив из рук поводья,
В затишье меж стремительных атак,
В очередном рискованном походе
Об этом размышлял простой казак.
Тем более под Малым Ярославцем
Он видел императора "на шаг",
Который к ним чуть в руки не попался...
Успел умчать, накидкою шурша…
* * *
А бой гремел...
Ни на минуту
Не затихал кромешный ад.
Кутузов, точно по маршруту,
Переезжал вперёд-назад.
Выслушивал он донесенья,
И указанья сам давал.
И шли полки на подкрепленье,
Катился в бой за валом вал.
Жесток напор Наполеона:
Пусть много жертв и много трат,
Ему б сломить стену заслона
В проходах на калужский тракт.
Удвоит силы он, утроит —
Трещат суставы позвонков,
Ломаются концы клинков
О доблесть русскую героев,
О сталь гранёную штыков.
Жесток напор! Звереют лица.
Но Дохтуров звал насмерть биться —
И ряд не дрогнул ни один.
Шли в бой Раевский, Бороздин,
За ними следом — Коновницын…
Давно фельдмаршала рука
Не отстаёт от козырька.
Слеза скатилась по реснице,
Слезы Кутузов не стыдится...
Чтоб пули тоненькая нить
Не заставляла сердце ныть
Туда!
Туда — на поле брани,
Где льётся кровь его сынов,
Где балансирует на грани
Судьба — основа всех основ.
— Туда!
Коней на разворот!
Вперёд, голубчики!
Вперёд!
Пусть не окончена война,
Но враг обуздан, обессилен...
В великой битве за Россию
Судьба Отчизны решена.
* * *
Брошенные флеши,
Бунина гора...
За каким же лешим
Шли сюда вчера?
Зябнут нос и палец,
Стынет всё до пят!
Малый Ярославец —
Франции закат.
Ехал к дому ближе,
Ехал полем он,
Крался до Парижа
Сам Наполеон.
Ехал, рассуждая,
Только лишь с собой:
«В жизни ожидает
Поворот любой.
Жалкие избушки.
А какой народ!
(Аж открыла пушка
Свой железный рот)
Жаль не до Калуги
Двигаться,
Идти...
Скоро, скоро вьюги
Встретят на пути.
Нет пока что снегу.
Позади Москва».
Бьётся о телегу
Чья-то голова.
Это с ним убитый
Движется Дельзон...
Едет, едет свита
И Наполеон.
Где-то хлеба много...
«Не грусти, мужайсь!»
Но ведёт дорога
Только на Можайск.
За Можайском — Вязьма,
А потом — Смоленск,
А потом увязнешь
В снег ты до колен.
Вот, она, Россия!
Вызнай, разгляди.
Если не просили —
Сам не приходи!
Грязная дорога.
Стынет бережок.
Сыплется отлого,
Кружится снежок.
(Впервые опубликована в 1962 г. в Малоярославецкой районной газете "Маяк")