Говорила мне мама: «Нельзя
Баратынского на ночь читать,
поелику велика печаль
изливается в сих письменах».
Я не слушался, вглубь одеял
уходил, словно в карстовый слой.
И фонарик загробно сиял,
погружая меня в мезозой
чудных мыслей, деяний и слов
из картинок невластных уму.
Словно недоросль в них утопал
мой мерцающий разум му-му.
А потом приходил пироскаф
и в классическый город теней
увозил мой последний анклав,
Элизей меловых простыней.
И теперь, когда даже не сплю,
мой безумный сверкает фонарь.
И бессрочную пишет весну
на моем подсознанье Грабарь.