Он приходит под утро и шепчет роман
о себе, обо мне, о проклятых домах,
о серебряной пуле, сошедшей с ума
и летящей назад к карабину,
об осиновом гае на южном ветру. Я ему отвечаю, что лучше умру, - он смеётся, - я чувствую в сердце дыру. Мятный месяц плывёт бригантиной.
Говорит: я бы сам написал, но устал, говорит: до чего ж милосерднее сталь, говорит: захотел – избежал бы креста, без скандала убравшись из сада, говорит: никому не даётся легко – неизбежно сработает жёлтый закон, непременно стрела улетит в молоко, бандероль не найдёт адресата, и монета всегда упадёт на ребро, говорит: от отчаянья вымерзнет кровь, ледяными кусками подавится бро и нырнёт в фиолетовый морок.
Я смотрю в его ямы на бледном лице – он плетёт свою сеть, он куёт свою цепь, говорит: помогу – и стучит свой рецепт виртуозною азбукой Морзе. Говорит: ближе матери был и отца, всё учил: возлюби, но из глины сердца, а твоё – кровь и кротость… я тоже – овца, пусть паршивейшая из всех тварей…
Его вкрадчивый голос как вытертый флис. На его кадыке – отпечаток петли. В его липких ладонях мои корабли превращаются в школьный гербарий. Он мне – хина и жесть, и он выбрал меня, воплощаясь, кошмаря, юродствуя, снясь. У меня – тёплый дом и стальная броня, крепкий кофе и лунная мята.
Уходя, он рисует проекцию дня, говорит: не пора ли вернуться к корням, говорит:
неужели не хочешь обнять
наконец обретённого брата?
2016