В калейдоскопе дат, имён, фигур,
наверно, бес попутал расписанья:
столкнулись по дороге в Петербург
из Золотого века на Сапсане
два господина. Первый - говорлив,
блестят глаза, и кожа цвета кофе;
второй, напротив, бледен, как налив,
лысеющий, но юный Мефистофель.
Под шум колёс, влекущих в никуда
нейтроны глаз, молящих не мешать им
смотреть в окно, плыл ток по проводам.
Они замкнули цепь рукопожатьем -
и понеслись разъезды, городки.
Столбы сверяли километры судеб
со взмахами ухоженной руки,
которая, забыв себя, рисует
движенье мысли, музыку стиха
сердцебиенью в такт, сродни дыханью...
И потому, коль первый отдыхал,
второй, конечно, говорил стихами
о том, что было. Будет. Есть. Держись
за данное и взмыленное слово:
на станциях нас догоняет жизнь
и убивает, словно Льва Толстого.
Идущий без зонта и босиком
по крышам привокзальной черепицы
дождь в окна бьёт им ломаным крылом
и исчезает в сторону столицы
купеческой, где выше куполов
котируются акции Газпрома;
где власть сидит меж птичьих двух голов
сиамских близнецов - Фомы с Ерёмой;
где каждый - и банкир, и трудовик -
на сале глянца с чернью жарят порно;
где памятник себе впотьмах воздвиг
Никитка-царедворец из попкорна.
Да мало ли о чём, чего ни счесть,
они в пути вдвоём ни размышляли.
О том, как отстояли россы честь,
и как уподоблялись сами швали.
Серпом ли свастикой косили б нас,
Бог возвращал России дух и милость.
Затем с любовью вспомнили Кавказ:
ужели там ничто не изменилось!
со времени их ссылок, с той поры,
когда Тамара в Терек эдельвейсы
бросала? Но в ответ раздался взрыв -
Сапсан сошёл, корёжа судьбы, с рельсов.
...Как небо рвёт на части облака!
Как безучастны солнце, птицы, сводки!..
А на столе полупустой стакан,
и пустота горчит сильнее водки.
Не вытеснить её, но грудь тесна,
и к горлу подступает... Хоть явитесь
во сне. Так безутешна ночь без сна.
Как запоздалы выплаты правительств!
Отечество! Глаза снедает дым.
Но сладок он, скажу тебе, едва ли.
Здесь будет всё: бабло, тепло родным.
Но тех двоих... Двоих не опознали.