В четыре строгий серый цвет
смягчается. Зрачок рассвета
кошачье узок. Мят вельвет
ливанских кедров. Тает где-то
на ближних сопках тишина.
А я уже не сплю. Четыре.
Одна, одна, одна, одна.
Мой заповедный монастырь и
мою губительную грусть
кто стережёт? Кому под силу
по косточке, и – хрусть, и – хрусть,
сломать решётку? Что просила
я у дверной петли? Судьбы
легко в четыре просыпаться
на плач струны, на зов тропы,
на сладкий шёпот рудознатца,
нашедшего чужой алмаз?
А день, протяжен и безбрежен,
меня помилует? Гримас
всё больше, лиц – всё реже, реже.
Всё уже жизнь, всё звонче медь
воспоминаний. Отбираю
то, что оставлю: с ветром петь,
легко летать, ступать по краю,
любить кошачьего зрачка
немую пропасть, верить строкам,
где гибельные ТеЧеКа
забыты были ненароком,
накручивать на палец прядь,
(толците, вряд ли кто обрящет),
и каждый божий вечер проверять
почтовый ящик.