А город сыреет, пустеет,- он молод.
Еще далеко за "год - двухмерность",
А самое: месяц, как сорок.
В глазах его - опрокинутость и серость,
Город ценит континуум и трехмерность,
Полярность звезды в оранже небосвода,
Верность шалав, и меня, пустоты проглота,
Выродка и урода: лобзающего клыками морду,
Возвращающего гниение в систематичность моды.
Боги сидят, пускают картечь и пьют ликер,
Читают сожженные в пулеметах стихи,
Плюют в кувшин с вином, приносят мор
В город мой, запыленный и молодой.
Боги пьют, кутят и ищут шлюх,
Гасят созвездия Гончих Псов,
Исцеляют слюной священный Дух,
Пожирают из рук людской улов.
Ссылают в Гоморру и Содом
Бесчисленный потоп,
Но затопляют мне
Потухший дом.
Разлогающаяся орхидея на свежеванной голове,
Как помятость плейбея за двадцать и гниль в уме,
Как мертвая кровь в прокисшем молоке,
Текущим с сосков растленной Планеты.
Как шипящая наковальня в руках атлета,
Ствол "Калибри" в обрывках детства,
Как чернила в запястье вспоротом, -
Осыпая бесполезно лепестков порохом
Себя в разломанной скальпом голове,
Шрамируя на руках Матвея и Луку,
Я сублимирую в тишине.
Город совершенно пустующ и ломок,
А боги твердят "святой, праведен и прощен",
Несудим от отречения заветов, грехов, имен.
А кость крепка.
Храпит мне, стучит подковой,
Искрит от копыта, отводит от дома.
Взмыленное бедро крепко и толсто,
А боги молят, разбивая пороги лбом.
Все храпит, выдыхая,
Зазывая сюда метель,
А значит, приход снегов.
Крест на двери пропитан
И капает Дионисом
В хмель Богов.
Космос теперь одинок - бездетный,
Скитает в себе галактики и кометы.
Разлогая тоскующих людей,
Рыдают потерянные планеты.
Боги забудут, и люди заснут в тот день,
Их качают в руках многогранные Цефеиды,
А путь мой млеет, целуемый Артемидой.
Я, к слову тихому, и есть бесследный.
Город седеет.
И вот он,
Конь бледный.