Никто из людей вокруг меня не поддержал возможность высокой дружбы. Никто не поднялся над собой во имя её. Я плакала, отказываясь от чего-то драгоценного, потому что это драгоценное на земле невозможно.
Между Богом и человечеством бездна. Кто заполнит её? Человек абсолютно одинок и трагичен. Светлые мгновения так редки, печаль неизмеримо больше, ибо мир разрушен Злом. На этих осколках мы будем пытаться построить новое Небо и новую Землю.
На грани, где кончается отчаяние и начинается смирение, происходит очищение души.
Я только маленькая песчинка в пространстве, живущая во времени, которая мечтала о совершенной любви. Где во Вселенной это совершилось? О Небе мы помним лишь то, что сохранилось у нас в виде стремления к красоте, чистоте, любви. Если мы никогда не были в Раю, то откуда в нас эта тоска по Раю, по совершенству? Мы были ТАМ.
В доме Васильчикова мне было печально. После высокого там идёт низвержение в полублат. Благородство не нужно человечеству.
В доме Васильчикова на дне всех влюблённых мне достался билет №25, имя Андрей, это имя моего «жениха». Но Андреев в зале не оказалось. Мужчин было в три раза меньше, чем женщин.
Был только один мужчина, достойный меня — поэт и певец Владимир Оксиковский. Летом он попал в автоаварию. Плохо говорит, заикается, поёт тише, чем раньше. Но как он интересен, какие у него великие мысли, какие поэтические образы, какие прозрения.
В коридоре я подошла к нему и обняла его. Он опешил. От него сильно пахло перегаром. Я сказала ему: «Какое у Вас красивое лицо». «Я урод», - отозвался он. Почему он пьёт? Вот кого оценила бы моя подруга.
Поэт во мне бунтует против некоторых условностей мира сего, против сухих изложений, уставов...
Разговаривала с Геннадием Фёдоровичем Пархоменко. Он сказал мне, что есть путь знаний и путь святости. Мой путь первый, моя миссия — искусство.
У меня творческий спад, вот причина депрессии. Священного безумия нет, я — как толпа.
Я много стихов в своей жизни прочитала. На стихах я собаку съела. Так мало сейчас подлинной поэзии и тьма графоманов с плохим вкусом.
Я поиграла на флейте, сочинила мелодию в старинном стиле.
Пронзительное ощущение жизни, нанизанное на спираль боли
«У тебя в комнате всё живое», - сказал мне Игорь — спокойный, мудрый не по годам рыцарь. Он же сказал Мише обо мне: «Сплошная жизнь».
Я читала стихи Владимира Соловьёва, Пушкина и свои стихи, слушали хорошо, в сердце шла благодать.
Потом мы с моим учителем йоги Сергеем Михайловичем стояли у храма. Мимо проходил больной юноша. Спросив неожиданно Сергея Михайловича: «И Вас ничто не ранит в этом мире?», - я услышала его ответ: «Как и всех людей».
Сергей Михайлович красив восточной, но не приторной красотой. Он очень умён, много знает, тонок. У него прекрасные добрые руки, один профиль лучше другого, в нём есть что-то гениальное. Иногда он отрешён, иногда рассеянно-небрежен, иногда отзывчив и светел.
Я сказала подруге, что Сергей Михайлович похож на принца. Он легко шагает по земле. «Я вижу в нём то прекрасное, что является замыслом о нём и чего он ещё не достиг. Когда он достигнет, он станет моим человеком, но я это говорю не потому, что буду ждать его, как своего человека, как его «невеста», а как то, чем он может стать, (как модель его жизни)", - сказала я Д.
Сегодня он много говорил о пользе молчания. О той любви, которая касается сердца человеческого и тут же вызывает ответное чувство. Эта любовь выше плотских отношений. Он неуловим, многогранен.
Пела в своей школе перед учителями, мне подарили много цветов.
Стоит ли появляться на этом свете, чтобы запивать эту жизнь водкой, терять человеческий облик, ругаться матом?
Душа объята печалью. Как растворить её?
Если бы можно было одну минуту увидеть людей глазами Отца Небесного.
Я ловлю себя на том, что взглянув на незнакомого человека, уже исчерпываю как бы его, и он мне уже не интересен. Это в сущности нехорошо. Человек одет в плоть, с душой его я не говорила. Может быть, за этой скромной одеждой таится что-то великое?
Отчего у меня жажда того, чего нет на земле? Душа моя осквернилась дурными обычаями этого мира, иногда не совсем добрыми сообществами.
Незнакомая старушка наломала себе сирени, просила меня достать ей высокую ветку. Я отказалась, сказав, что ничего не рву, потому что всё живое.
В старости нет красоты. Всё никнет и увядает.
(Отрывочек из дневника)
мой рисунок.