В прохладе под большим навесом
Сижу в гостях и с интересом
Гляжу на всё, что предо мною:
Часы с цепочкою стальною,
Кресты и флейту, фотоснимки.
Хозяйка бойко, без запинки,
Ведёт рассказ о старой флейте,
"Моей прабабушки, поверьте!"
Киваю мягко, с уваженьем,
И жду, конечно, продолженья...
Курень Степана и Настёны
У речки Каменки, где клёны,
Рыбачьи лодки вдоль залива,
А у мостков седая ива
В реке полощет ветви-косы,
Блестят поутру в травах росы.
Пастух в рожок поёт зарницы
И гонит стадо вдоль станицы,
Шагая строго мимо балки
К ручью, а дни безумно жарки.
Июль. Пищат в степи полёвки,
Орлы их видят, ловят ловко.
Кричат тревожно ночью совы,
Но это так, я просто, к слову.
Курень просторный и добротный,
С балясой деревянной плотной,
Из камня, под железной крышей.
В саду орех и много вишен.
Степан с отцом его сложили,
Застройку трижды освятили.
Вошли в него, держа иконы,
В божницу ставили с поклоном.
Октябрь. Гуляет бабье лето,
На пол легла полоска света.
Настёна радуется тихо.
Но там, где радость, рядом лихо -
На долгий срок их ждёт разлука,
Не видеть суженого - мука,
И жить, когда влюблён и молод.
Ушёл с обозом в стольный город
В Санктъ – Петербург с охранной службой
Степан.
Казак служивый нужен:
Хранить порядок в государстве,
Царя с царицею на царстве,
Стеречь, беречь, быть клятве верным.
В бою и на ученьях первым.
Степан владел оружьем разным,
Быть казаком отнюдь не праздно:
Бывал в походах и подолгу,
Согласно воинскому долгу,
Казачьей чести и присяге -
Не занимать ему отваги.
Но не искал он громкой славы,
Сливаясь в шквале дерзкой «Лавы»,
В казачий устремляясь «Вентерь».
Летел в степи как вихрь, как ветер
В аллюре каверзной «Завесы»,
Он доверял в любом замесе
Товарищам и «односумам».
В покое предавался думам,
Любил запеть негромко песню,
Затем - вдвоём, потом – все вместе,
Да так, чтоб в небо уносило,
В казачьей песне дух и сила.
Любил кулёш, костёр вечерний,
Бесед разумное теченье,
И запах старенькой попоны,
И пересчитывать патроны,
Держал оружие исправным,
Коня?…
Он был в походе главным,
Берёг, лелеял пуще глаза.
Он подчинялся без отказа
Законам Воинства Донского
И не искал пути иного.
Служил два года на границе
И вот теперь идёт в столицу.
Меняется вокруг природа,
Благоприятная погода:
Не видится дождей угрозы,
И только стройные берёзы
Роняют листья вдоль дороги,
А та стремится вниз отлого,
Спускается к реке, к деревне,
Где избы строились издревле
Из брёвен, дранкой крылись крыши.
Звон колокольный всюду слышен,
Благой, малиновый, протяжный,
А воздух мягкий и чуть влажный.
Шагают бабы спозаранку
К колодцу, «журавлю-подранку»,
С бедой, бадьями, коромыслом.
Тревожно уносили мысли
Домой, ведь там осталась Настя.
Молил:"Храни от всех напастей.
Спаси, Заступница Святая,
И сбереги, Земля Донская".
Жена была его моложе,
А он суровее и строже.
Внезапно почернело небо
И хлынул дождь не на потребу,
Потом со снегом вперемешку…
Решили двигаться поспешней,
Разверзлись русские дороги,
Но хлябь, дожди - привычны многим.
Устали всадники и кони,
Степана в сон настырно клонит.
Но вот и он - престольный город,
Всем русским несказанно дорог.
Главой Исакия блестящей
Под небом, часто моросящим.
Стряхнув с себя сонливый морок.
(А взгляд казачий смел и зорок!)
Степан глядел и удивлялся,
Красотам чудным изумлялся:
Церквам, скульптурам и соборам,
Размаху площадей, узорам
Чугунного литья, перилам
И львам с крылами, и бескрылым.
Нарядных женщин красотою
И полноводною Невою.
Настёна, письма ожидая,
Любой работы не чураясь,
Забила сенник свежим сеном,
В подвале дух укропа, хрена:
Готовы бочки с огурцами,
С капустой, с белыми грибами.
Она, конечно же, устала -
Картошки собрала немало.
Повисли на шесте в чулане,
Чеснок и лук двумя узлами.
Пришло письмо. Разволновалась.
Растерянно заулыбалась.
Письмо!
Наверно, от Степана?
Его рука, всё без обмана.
Прочла не быстро. Снова… снова…
Не пропуская даже слова,
Вникая глубже с каждым разом,
И так Стёпановым рассказом
Была удивлена.
Сама ж искала
Слова любви, а их немало
В письме рассыпано по строкам,
Осознанно и ненароком.
С ответом долго ждать не стала,
Перо, чернильницу достала
И начала письмо с поклона,
Некрупным почерком с наклоном,
Писала вдумчиво, серьёзно,
Пером водила осторожно.
Описывала жизнь неспешно,
Подробно всё:
И как «улешу»,
Ту, что за мостиком, вспахали,
И как с отцом волов пригнали,
О лемехе, о новом плуге,
И о казачьем прошлом круге.
Как жарко спорили казаки,
Чуть не случилось было драки.
Как старики сказали строго:
"Окольная нужна дорога!"
Как беднякам, своим соседям,
Дала муки и прочей снеди.
Зачем мне много? - Жить одною,
А им хоть по миру с сумою.
Тягучи будни ожиданьем
Письма.
Ей хочется свиданья.
Старик февраль снегами кружит.
Настёна ждёт. Любимый служит.
Зима и вёрсты между ними,
И взгляд казачки нежно–синий
Всё чаще застится слезою...
И не любуется красою
Она танцующей метели,
Зима, снега ей надоели.
Настёна ждёт и ждать устала,
И даже утром зорька ала
Ей светит буднично и горько,
Зовёт к трудам домашним только.
Последнее письмо слезами
Залито щедро и кругами
Засох листок бумажный белый,
И взгляд Степана, гордый, смелый,
Вмиг погрустнел и стал печален,
Жену жалел, души не чаял.
Весна донская колдовская
Лазурью по небу сверкает.
В апреле у Свистухи балка
Травою оживилась ярко.
Сады отменным буйным цветом
Отбушевали.
Вот и лето!
Запахла степь полынью горькой,
Едва забрезжило, на зорьке
Пошла Настёна на Свистуху,
Где красный клевер мягче пуха.
Там ветры дальние бывают,
Повсюду веют и всё знают.
Доверить им печаль-тревогу,
Они легко найдут дорогу
К Степану.
Шёпотом тревожным
Расскажут, как кручина гложет
Её.
И он поверит песне,
Той, что исполнит с ветром вместе.
Он мигом вспомнит звук свирели,
Заслышав плачущие трели.
Свирель из камыша, простая,
Но в ней поёт душа живая,
Измученная ожиданьем,
И песня, полная рыданья,
Рассыпалась над степью звонко,
Была она тягучей, тонкой.
Ветра ту песню подхватили
И над Невою растворили…
На Питер сумерки спускались,
Тихонько ласково подкрались,
Дворец опутывая давней
Пророческою мрачной тайной...
Чиновник знатный с государем,
Беседуя за чаем, дарит
Взгляд умных глаз зелёно-карих,
Блеск бриллианта в тонкой скрепке.
А вкус у чая сладко-терпкий,
Довольны оба диалогом
И говорят они о многом…
В беседе мягкой и приватной
Барон фон Шперкен многократно
Напомнил, что важна порода
И возраст: три-четыре года,
Хотел из золотого класса
Коня нарядного окраса.
К примеру, дончака степного,
Иль, Вы предложите иного?
За рысака из Карабаха,
Орловского, отдам без страха
Любые деньги. Мне для «Целле»,
Конюшни нашей и для целей
Иных.
Я выведу породу,
Тем изменю у бриттов моду.
Дерзну! Ведь человек я смелый,
Заводчик лошадей умелый.
И знаю толк по конной части,
Рысак мне нужен жёлтой масти.
Хоть кокенлакеры на скачках
Приходят первыми, но мрачны…
Как тараканы… тут… die Golden!
Хотите марки, может, кроны?
"Мой милый Август, только знайте,
Что в дончаке есть кровь ногайцев,
Турецких рысаков, персидских,
И быстрых, ловких месхетинцев…
Они горды и своенравны
И дружат с седоком на равных,
Конь грубость ездока не терпит,
Таков!
Он любит только верных.
Чужого может мигом сбросить".
Ну что ж, в манеже? Завтра в восемь.
Гордыню сломим, нам привычно,
Со сделкой справлюсь. Всё отлично.
Коней в манеж Степан выводит
По одному, по кругу ходят
Один прекраснее другого…
Фон Шперкен жаждет золотого.
Рысак орловский чисто-белый,
Глаза блестят, шагает смело,
С хвостом до полу, с гривой пышной,
Галоп короткий, ровно дышит.
Фон Шперкен живо размышляет…
Где применить?
Бесспорно знает:
Украсит белый конь парады,
Кавалеристы будут рады.
Орловца я возьму, конечно,
Оставить – глупо и беспечно.
- Как кличут лошадь?
- Елисеем.
Хоть для селекции имею
Комплект приличный и достойный…
Но Елисей высокий, стройный,
В породу шарма он добавит,
Меня и Целле конь прославит.
Застыл барон - ахалтекинец.
Глядит, как дети на гостинец.
Конь светится блестящей кожей,
А ноги длинные. Пригожий!
Бежит-летит. Полёт Пегаса.
И нет прекраснее окраса.
Дончак выходит на арену
Кубанцу резвому на смену.
Довольно крупный, но игривый,
Зовут Сармат.
С роскошной гривой,
А масти – редкой: золочёной.
Фон Шперкен смотрит увлечённо.
Негромко просит адъютанта:
"Позвольте мне, не дилетанту,
Узнать, каков Сармат в работе,
Каков он будет на охоте?
Взглянуть, как конь пойдёт в атаку,
Мне нужен барс. Быть может, драка".
Подумал: "Вызнаю секреты,
Что там за чудо пируэты?
Казачья царская охрана.
Так где искать у вас изъяна?"
Седло надели на Сармата,
Подпругу сжали туговато.
Степан в седло в мгновенье ока
Взлетел и двинулся наскоком,
Прошёл немногим больше круга,
Конь движется легко, упруго
И седока несёт спокойно.
Ему легко. Гарцует стройно.
Галоп, карьер, толчок могучий,
Ну а наездник?
Самый лучший.
Копьё поймал одной рукою,
Вращает им над головою,
Конём ногами правит, стоя,
Готов Степан к любому бою.
И не нужна ему уздечка,
Летит препятствию навстречу,
Копьё вонзает в цель с размаху...
По шву разорвалась рубаха...
В руках по шашке. Сбоку метки,
Один лишь взмах, и обе ветки
Покорно на манеж упали,
И только блеск холодной стали
В глазах Сармата отразился
Да всадник скачкой оживился.
Барон молчит, следит за сценой,
Всему, что видит, знает цену.
Не зря российский самодержец
Казачий полк в охране держит,
Искусные бойцы, лихие.
Охрана - это их стихия.
Но я люблю иную силу,
Когда легко и не насильно
Народу даришь только СЛОВО,
Меняя старую основу.
На СЛОВО вновь глупцы ведутся,
«За лучший мир» опять дерутся.
Отчаянно и зло, отважно…
И кто сказал? – уже не важно.
Кто разумом людским владеет-
Того никто не одолеет!
Штыки, ножи, стальные ружья-
Всё в ход пойдет, когда нам нужно.
Но это так, седые тайны
Всплывают в памяти случайно….
Проедусь-ка верхом, сам лично,
Сармат объезжен преотлично.
Взобраться люди помогают,
Отходят скромно, наблюдают…
Фон Шперкен огляделся властно,
А конь взволнован, дышит страстно.
Зафыркал, раздувает ноздри,
Понюхал воздух, смотрит остро.
Дух не казачий чует, видно,
Ему, как будто бы, обидно.
Ногами злобно бьёт о землю,
Тот новый дух конь не приемлет.
Стряхнуть наездника желает,
Настырно головой мотает.
Вдруг на дыбы поднялся резко,
Его спина почти отвесна.
Фон Шперкен удержался чудом,
Повис, а мог бы съехать юзом.
Сорвался в бег Сармат по кругу.
Ох, не завидую я "другу",
Что на спине той восседает,
Он не джигит и понимает
Опасность острой обстановки,
Хоть волевой и очень ловкий.
Короткий миг… секунда… вечность…
Степан схватился за уздечку,
И конь застыл, почти безвольно -
Конфетка врезалась так больно,
Что у Сармата вышли слёзы,
Ну а наездник?
Вне угрозы.
Барон поспешно из кармана
Достал часы, отдал Степану,
Присев на стул, накрытый пледом,
Дрожал, взволнованный и бледный.
Всё доложили государю,
Доволен он, в награду дарит
Досрочный отпуск трёх-недельный,
Но есть приказ ему отдельный:
"К донскому ехать атаману!" -
Велит сурово он Степану:
"Пакет доставишь личной почтой.
Поедешь завтра. Надо срочно!"
И вот Степан в Новочеркасске.
Минуя всякую огласку,
Пакет доставил чисто, тайно,
И день доставки тоже крайний.
Вскрыл атаман конверт, читает.
Степан тревогу замечает:
Взгляд атамана озадачен,
К концу письма совсем стал мрачен.
Неужто кто пошёл войною?
Опять народу быть с бедою?
Но казаки - народ живучий,
Ведь Бог всем правит, а не случай!
Донская степь томится зноем,
И только ветерок изгоем
Кружится пылью вдоль дороги.
Вот Каменка, теперь недолго.
Станица вот, как на ладони:
В садах и огородах тонет,
Майдан, на нём собор белеет,
А сердце сжалось, сладко млеет.
Завидев всадника, Настёна
На миг застыла удивлённо
И бросилась ему навстречу,
Платок упал и лёг на плечи,
"Степан!" -
Она его узнала.
С коня склонился.
Целовала...
Засов открыла на воротах,
Кружилась весело в заботах:
Поила мужа свежим взваром -
Из сладких груш густым отваром.
Шуршала весело панёва,
Она в подвал бежала снова,
Несла вишнёвую наливку,
Сметану, сало, в кринке сливки,
На стол всё спешно выставляла.
Сама ж, как солнышко, сияла,
Когда вручал Степан подарки,
Пылали щёки Насти ярко.
Платок турецкий с бахромою
Накинул он одной рукою.
Другой, пуховый белоснежный,
Набросил сверху безмятежно.
Затем открыл её ладошку
И положил в неё серёжки
С камнями яшмы, золотые,
И перья для письма стальные...
День уступает время ночи,
Влюблённым ночь судьбу пророчит.
Он и она - вдруг снова вместе,
Сердца слились, как звуки в песне.
Настёна сонно-говорлива
И так безудержно счастлива,
Лежит, опёршись на ладошку,
И вызнаёт всё понемножку.
В серёжках новых, свисли косы,
Знай, Стёпе задаёт вопросы:
-А тот барон купил Сармата?
-Не взял.
Он в холке маловатый.
Казачий конь - не для вельможи,
Дончак – он казаку пригожий.
Орловца взял, ахалтекинца,
Боялся – не было б «козинца»?
Орловцы - справные лошадки,
И на кубанцев был он падкий.
А ночь уже близка к рассвету,
Она короткая, ведь лето.
Ах, время…
Время убывало,
Песочком лёгким утекало.
Казалось - много. Вышло - мало.
И как всегда – чуть не достало.
Домашних дел, забот довольно:
Забор поправил, вставил колья.
Поднял конёк и сделал выше
Над базом и конюшней крышу,
Смолой покрасил дно у лодки,
Промазал щели густо, плотно.
Наладил петли у калитки,
Скользит легко, не плачет хлипко.
Гостей позвали в день последний.
Собрались все послЯ обедни.
Настёна над столом хлопочет.
Родители сидят в рядочек,
А старцы с важным одобреньем
Разглядывают снаряженье:
Конь справный, ладные подковы,
Крепка подпруга, хоть не нова.
Как бритва, востренькая шашка,
Скрипят ремни. Сидят внатяжку.
Уходит муж, еда - в дорогу,
Настёна плачет понемногу.
А гости выпили по чарке,
Хмельные раскраснелись. Жарко.
Запели «Любу», заиграли,
Степана песней ободряли.
Целуя, Настя шепчет мужу:
- Ты знай, я сильная, всё сдюжу.
И поскакал казак с зарницей
По улице родной станицы
В Санктъ–Петербург к царю на службу,
На север со сторонки южной.
С тех пор Настёна изменилась,
Луной лицо, вся округлилась,
Ходила медленно, спокойно,
Держалась мягко и достойно.
Затихли зимние метели,
И вместе с песнями капели
У Насти казачок родился -
"Мой дед с рассветом появился",
Когда заря сверкнула ало,
Настёна тихо прошептала:
"Хочу назвать его Егором,
В честь деда, казака Егора".
Затихла бойкая казачка...
А я смотрела, чуть не плача,
На речку Каменку…молчала
И флейта та во мне звучала
Посланием любви от Бога,
Легко, напевно и нестрого
Лилось сакральное созвучье.
И нет его прекрасней, лучше.