ОНЕГИНСКАЯ СТРОФА КАК ОБРАЗ ДОН ЖУАНА,
ПРОГУЛИВАЮЩЕГОСЯ ПО ПРОМЕНАДУ РУССКОЙ ПОЭЗИИ
По Невскому мира, по лощёным полосам его,
профланирую шагом Дон Жуана и фата.
Владимир Маяковский
Форма романа «Евгений Онегин» является оригинальным изобретением Александра Сергеевича Пушкина и может быть рассмотрена нами как самостоятельный персонаж из его сочинения, «прогуливающийся по променаду русской поэзии».
Когда Пушкин в 1823 году приступил к «Евгению Онегину», у Александра Сергеевича, возможно, лежал на рабочем столе роман Джорджа Гордона Байрона «Дон Жуан», написанный октавами. Отсюда легко предположить, что октава Байрона и легла в основу создания Онегинской строфы. Таким образом, Пушкин переселил Дон Жуана Байрона из английской литературы в русскую. И нам остаётся только проследить, как Онегинская строфа в образе Дон Жуана путешествует по русской литературе от автора к автору.
Я знал красавиц недоступных,
Холодных, чистых, как зима,
Неумолимых, неподкупных,
Непостижимых для ума;
Дивился я их спеси модной,
Их добродетели природной.
И, признаюсь, от них бежал,
И, мнится, с ужасом читал
Над их бровями надпись ада:
Оставь надежду навсегда.
Внушать любовь для них беда,
Пугать людей для них отрада.
Быть может, на брегах Невы
Подобных дам видали вы.
Так вслед за Онегинской строфой-донжуаном мы отправляемся в увлекательное путешествие «по променаду русской поэзии».
Роман «Евгений Онегин» – пародия на романтизм Байрона и его преодоление. Позже стихи «Евгения Онегина» отразятся в кривом зеркале русской смеховой культуры и, как пародия, явятся в образе Дон Жуана в бессмертной Барковиане:
Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Кобыле так с утра заправил,
Что дворник вытащить не мог...
Но много раньше, ещё в 1838 году, со страниц «Современника» Онегинская строфа в качестве Дон Жуана профланирует «по лощёным полосам» Невского проспекта в «Тамбовской казначейше» Михаила Юрьевича Лермонтова:
Пускай слыву я старовером,
Мне всё равно – я даже рад:
Пишу Онегина размером;
Пою, друзья, на старый лад.
Герой поэмы Лермонтова, «штаб-ротмистр Гарин», решает поволочиться за молодой женой старика-казначея Бобковского и в результате своих похождений выигрывает её в карты у проигравшегося в пух супруга:
И впрямь Авдотья Николавна
Была прелакомый кусок.
Идёт, бывало, гордо, плавно, –
Чуть тронет землю башмачок;
В Тамбове не запомнят люди
Такой высокой, полной груди:
Бела как сахар, так нежна,
Что жилка каждая видна...
Со своей стороны Лермонтов подчеркнул в поэме верность поэтическим традициям Александра Сергеевича и продлил жизнь Онегинской строфе – «распутному Дон Жуану».
К Онегинской строфе в 1927 году обращается и Владимир Владимирович Набоков, известный в отечественной культуре, в первую очередь, как автор "Лолиты". Его «Университетская поэма» повествует о молодом студенте из России, проходящем обучение в одном из лондонских университетов. В промежутках между занятиями он заводит роман с Виолетой, мечтающей выгодно выйти замуж:
Но знал: предельного расцвета
в тот год достигла Виолета, –
а что могла ей принести
британской барышни свобода?
Осталось ей всего три года
до тридцати, до тридцати...
А сколько тщетных увлечений, –
и все они прошли, как тени, –
и Джим, футбольный чемпион,
и Джо мечтательный, и Джон,
герой угрюмый интеграла...
Она лукавила, влекла,
в любовь воздушную играла,
а сердцем большего ждала.
Набоков придаёт Онегинской строфе новый ракурс, поставив её с ног на голову, как в карнавальной культуре, говоря языком Михаила Михайловича Бахтина. Рифмовка Онегинской строфы даётся Набоковым в обратном порядке. Так лиро-эпический образ Дон Жуана в перевёрнутой форме Онегинской строфы (сравните судьбу самого Набокова, уехавшего из страны Советов и обучающегося в Оксфорде) накладывается на текст поэмы:
А жил я в комнатке старинной,
но в тишине её пустынной
тенями мало дорожил.
Держа московского медведя,
боксёров жалуя и бредя
красой Италии, тут жил
студентом Байрон хромоногий.
Я вспоминал его тревоги, –
как Геллеспонт он переплыл...
Так Онегинская строфа вплоть до наших дней тянет за собой по русской литературе длинный шлейф «донжуанского списка» самого Александра Сергеевича.
Из нашей работы сделаем следующий вывод: Онегинская строфа носит ограниченный круг тем, сводящихся, преимущественно, к пародированию авантюрной литературы, повествующей о приключениях тела.
В задачу этого эссе не входило рассмотреть все имеющиеся у нас примеры Онегинской строфы. Мы лишь отметим, что её использовали в своих сочинениях и другие замечательные наши поэты, например, символист Вячеслав Иванович Иванов в поэме «Младенчество», а также эгофутурист Игорь Васильевич Северянин в романе «Рояль Леандра». Однако рамки данного сочинения требуют компактности и лаконизма в изложении материала и не позволяют усложнять текст деталями, которые кажутся здесь излишними, а рассмотренная выше тема «Онегинской строфы как образа Дон Жуана, прогуливающегося по променаду русской поэзии» – раскрытой.