Тревожная ночь
В сумерках, когда закончился наш пикник, на западе стали полыхать зарницы. Предвестницы близкой непогоды, они все чаще передергивали черноту туч белым трепещущим светом. Вечер угасал. Стихали шумы на дальней дороге. Неясная тревога разливалась в душе при очередном всплеске небесной энергии, но рядом горел костер, который успокаивающе потрескивал поленьями, и хотя ночной мрак все плотней окружал нас, всем было тепло и уютно возле огня. Сергей, в удобной расслабленной позе, грузно сидел на раскладном стульчик, его широкоскулое лицо было озарено красным светом. Он рассказывал очередную историю из местного фольклора о влюбленном пастухе, а я и его внук Димка внимательно его слушали.
Рассказчик иногда замолкал, что - то вспоминая, а я переводил свой взгляд на его внука.
Димка сидел напротив меня, когда посвежел воздух, он надел поверх свитера камуфляжную куртку и теперь пристально глядел то на деда, то на огонь. В его глазах угадывался затаенный блеск. Наверное, в нем просыпался еще один охотник, сказывались дедовские гены. Мальчишка был спокоен, в наши разговоры почти не вступал и только слушал.
Далеко, за ночным увалом, окликнули чью то память лебеди, и Димка встрепенулся, посмотрел через плечо в ночную тьму. Вот он представитель нового поколения, которое идет на смену нам, подумал я про мальца, у него вся жизнь впереди. Сколько радостей она успеет подарить ему?! Сумеет ли он испытать и оценить неизъяснимую прелесть утренних зорек, запахи грибных лесов, верность первого друга?
Из степи тянуло сырой прохладой, и вдруг издалека донесся первый, приглушенный расстоянием, удар грома.
-Слышишь, гремит?-Повернулся я к Сергею.
-Слышу, да сейчас все это пронесет, видишь, ветер разворачивает эти тучи на север.
Но было хорошо видно, что вспышки молний секут темноту не только по внешнему периметру дождевого фронта, но и в его глубине. Мы оба знали о прогнозе синоптиков. Они пророчили нам дождь на всю эту ночь, но каждый из нас все - таки надеялся, что в их предсказаниях закралась ошибка, и что все тучи разнесет ветер, и тогда, на рассвете, мы радостно огласим округу первыми выстрелами по уткам. Завтра долгожданное открытие осенней охоты на водоплавающую дичь.
Запрокинув лицо к темнеющему небу, я увидел, что тучи уже накрыли нас своим темным пологом.
-Ночевать здесь в грозу у меня нет никакого желания,- закапризничал я, -поеду домой, утрянка все равно сорвется.
-Я тебя не узнаю, какая тебе разница, ясно будет утром, или дождливо, ведь ты же охотник!
-Был когда то охотником, а сейчас только числюсь в их рядах. Мне все больше по душе фотоаппарат.
-Мы тоже, наверное, будем собираться,- решил покориться обстоятельствам товарищ.
-Дед!- Неожиданно вмешался в наш разговор Димка,- мама сказала, если я приеду домой без дичи, она меня с тобой в поход больше никогда не отпустит.
Эти слова обожгли самолюбие Сергея.
-Ладно, -сказал он внуку,- начинай ставить палатку.
Димка с радостной готовностью бросился выполнять порученное ему дело. Свет костра, а иногда и советы деда, ему в этом помогали, а мы допивали из кружек чай.
Окончательно стемнело. Тучи миновали небесный зенит и устремились на восток. Я погрузил на багажник свою лодку, пожал друзьям руки и сказал, что поеду по старой дороге, которая идет между озером Хомутным и рямом.
- Зачем крутиться через всякие перемычки,- посоветовал мне Сергей, - там не очень надежно. Поезжай мимо Игреньково. Там дорога хоть боком катись.
Пока я ехал сквозь ночь к селу, на ветровом стекле появились первые брызги дождя, и чем ближе я приближался к дому, тем сильнее расходился дождь.
А друзья упрямились, пытались переждать непогоду в палатке, но она не смогла выдержать небесных потоков воды, которые обрушило на них ночное небо. Начался потоп. Он заставил их перебраться в салон машины. Надежды на улучшение погоды не сбылись. Утром они благополучно уехали домой, где Димкина бабушка, успела зарубить петуха, и без мяса охотники не остались.
Многие мужчины в то утро даже и ружья не стали расчехлять. Остались дома, но были и такие, что, промокнув до нитки, терпеливо ждали своей удачи в камышах.
.........
Дикая вишня
Я шагал через колодины, все более углубляясь в лесную чащу. Шнурок левого кроссовка успел развязаться, брюки намокли от росы, но это меня не останавило. Вскоре я был в самом центре плантации дикой вишни. Это лучшее из ягодных мест, какие я знаю в округе. Вишня, плодоносит здесь раньше чем в других лесах, а в пору созревания еще и крупная. Ветви кустов густо отягощены гроздьями спелых ягод, перегораживают мне дорогу, увесисто ложатся на плечи. Я остановился и стал торопливо бросать их в трехлитровое ведерко. Очень скоро оно заполнилось до краев. Понес собранный урожай к машине, но задержался на краю леса чтоб навести ремонт самодельной привязи.
Беспечально рассказывала что - то утреннему солнцу иволга, трепетали на ветру листья берез, шелестела трава. Поднятый капюшон штормовки мешал моему обзору, поэтому слишком поздно обнаружил, что недалеко от меня остановился коренастый мужчина, который с бесцеремонной пристальностью рассматривал меня. Я резко повернулся к нему, и непроизвольно вздрогнул. В тени берез, передо мной стоял низкорослый, плотный, в синей рубахе, в серых портках и фуражке медвежеподобный человек. От его изучающего взгляда мне стало не по себе. Наконец, он узнал меня и попытался улыбнуться, но улыбка получилась неискренней. Видно, что наша встреча его не обрадовала.
- Вы из Ю-Дубровного, директором там работали?
Я своим молчанием подтвердил его догадки.
-Вы один?
-Да, один,- успокоил я его.
Мягко ступая среди низкорослых кустов вишни, также бесшумно подошли еще две женщины. Они были из ближней деревни, и тоже пристальное внимание к моему лицу, узнавание и тот же вопрос.
-Вы один?
-Один, один.
- Ну, вы, пожалуйста, не говорите никому об этом месте.
- Хорошо.
И только тут заметил, что за спинами женщин пасется еще и запряженная в телегу лошадь. Бурой масти, с густой черной гривой, она яростно отмахивалась хвостом от насекомых, успевая еще и жадно хватать подножный корм.
И все же я не выполнил своего обещания. Как холостяк я с легкой душой дважды привозил туда своих дам, поклонником которых был в разное время.
-Юра, я сейчас описаюсь от счастья,-не удержалась от восхищения первая, -наконец то, я по настоящему почувствовала, что живу.
Вторая вышла из той же чащи не только с ведерком ягод, но и с сияющим лицом. Она на ходу достала из кармана куртки блокнотик и тут же, облокотившись на капот, стала торопливо записывать строчки своего нового стихотворения. О чем они были? Не спросил.
Давно не езжу в то урочище за ягодами. В моем саду уже несколько лет плодоносят свои вишни. Этих деревьев с каждым годом становится все больше и больше а собранных ягод хватает теперь и на варенье, и для угощения городских гостей, но все же немного жаль, что теперь исчезла необходимость ездить в тот дикий сад, где гнутся отяжеленные спелыми ягодами ветви, и беспечальной флейтой окликает росистое утро иволга.
..................
Осенний бриз
Я шел мимо редких лесных стожков, невнятных теней деревьев, шороха опадающей листвы и настигающего шума сотен крыльев отлетающих на юг торопливых птичьих стай. Тропа, плотно утоптанная лесным зверем, прихотливо убегала от меня через неширокий лесной прогал в осенний сквозной березняк, на самом краю которого стояла старая одинокая осина. Березовый остров, окруживший ее с трех сторон, уже успел потерять свою летнюю зеленую силу, широко шумел, густо осыпал землю ворохами листвы, светлел на моих глазах, и мне подумалось, что к утру осенний бриз, наверное, полностью разденет его.
И только осина, стоящая впереди меня, не уронила при мне ни одного листа и выглядела самим воплощением лесной мощи и несокрушимости. Толстый, почти грифельной черноты понизу корявый ствол ее, не менее чем в полтора обхвата моих рук, невольно притягивал мой взгляд. Дерево почти царапало своей вершиной серенькое небо. Но среди белого леса оно выделялась не столько величием своего ствола, сколько какой - то особой чернотой своих широких листьев, крепко сидящих на ее многочисленных крупных ветвях.
Я остановился среди сквозящих повсюду воздушных потоков в молодом осиновом подросте, который успел уже вегетативно подняться от подземных корней этой черной лесной великанши. Все, поднявшиеся рядом с ней, деревца были еще очень гибки, чуть выше меня ростом, но и в своем младенческом возрасте уже успели унаследовать от своей матери такую же черную крупную листву, которая теперь зябко трепетала на их еще тонких ветвях. Когда же ветер особенно резко усиливал свой напор на них, эти листья начинали так яростно и шумно колотиться, что вместе с ними начинали трястись и ветви, на которых они росли.
Согласно библейскому преданию, листья осины начинают дрожать от страха даже в тихую погоду, потому что когда - то на этом дереве повесился один из апостолов Христа - Иуда, продавший, как известно, своего учителя за тридцать Серебреников. Я наклонился и поднял с земли несколько листьев. Все они представляли собой великолепный пример бесконечной изменчивости в живой природе, и не было среди них ни одного абсолютно одинакового собрата. Но листья берез были шелковисты и своей мягкостью и теплотой ласкали ладонь. Листья же осины были холодны, плотны и имели характерный изгиб пластины ближе к их черешкам. Этот изгиб и создавал тот знаменитый эффект, который в аэродинамике называется подъемной силой. Он то и заставлял сейчас трепетать осиновые листья. Благодаря этому эффекту поднимается на крыло и птица и многотонный самолет с сотнями пассажирами на его борту.
Я сложил стопкой десятка два осиновых листьев, и осторожно заполнил ими оба кармана своей камуфлированной куртки, чтоб показать их на уроках биологии в школе.
Тропа увела меня к новым лесным островам. Я прошел по ней сквозь молодой сосняк, отводя рукой его зеленые лапы, углубился в черневую чащу с густым подлеском, где запах забродившей листвы, мешался с запахом дикой смородины, и вышел на излучину лесной дороги.
В серой облачности неба тянулась с севера перекликающаяся черная цепочка гуся пискульки. За подорогой нездешним голосам птиц тут же откликнулся своим ревом гуран. Рев его перешел в стон и затих.
Впереди меня, в светлом кипении осенних плесов, угадывалось озеро. Неподалеку от изгиба одной из его лагун стояла белая легковая машина. В ее салоне сидела женщина. Экипированная в легкую, но теплую защитную одежду, она поджидала своего мужа, который ушел к плеску волн и шуму ветра. Я узнал ее. Это была жена известного в районе предпринимателя. У нее было спокойное и доброе лицо, освещенное каким - то внутренним светом тепла и сдержанного счастья. Наверное, ей было приятно ждать своего мужа и знать, что он скоро вернется. Не очень важно было сейчас, с добычей он придет к машине или без нее. Хотя, что уж кривить душой - женщины все же - любят нас немного больше, когда мы удачливы и ловки. Она посмотрела на меня с любопытством.
-Что ж вы ходите сквозь чащи, а не по дороге?- мягко спросила она меня, когда я поравнялся с ее машиной.
-Коварную реку жизни надо пересекать поперек, как отважный тигр, - ответил я и со всей учтивостью, какую мог себе позволить, поприветствовал женщину..
-И вам не скучно ходить здесь одному?
-Охота - это краткая формула жизни.
-Вашей?
-В этом убеждении я не одинок.
-Откуда такая лаконичная цитата?
-Не помню. Но если говорить проще, нам охотникам, чем дальше от людей, тем слаще становится воздух.
Меня подмывало показать ей еще и стопки листьев, лежащих в моих карманах, но в камышах на разрыв аорты кричали утки, а за плечом у меня висело ружье. И я ушел своей дорогой дальше.
Той осенью ко мне на выходные дни приезжала за двадцать пять верст женщина. Мы смотрели по жизни в одну сторону и как могли, помогали друг другу. Она приезжала загнанная не столько бешеными ритмами жизни, сколько проблемами своих родственников, которые она стремилась почти полностью перенять на себя. Она входила в мой дом из дождя или солнечного света напряженной быстрой походкой, вешала на спинку стула свою дамскую сумочку и тут же столь порывисто бросалась к зазвонившему на тумбочке телефону, будто там, в ее доме, оставшемуся на два дня без хозяйки, в любую секунду мог вспыхнуть всепоглощающий пожар. Стараясь отвлечь подругу, я увозил ее с собой на охоту, в шум или тишину осенних лесов. Я останавливал машину возле полян еще наполненных вечерними лучами солнца.
И только там, робкая улыбка появлялась на усталом ее лице. Запах вянущих трав, мягкий свет отяжеленных розовыми соцветиями стеблей тысячелистника, суетливые табунки серой куропатки перебегающие дорогу, звучная предотлетная перекличка лебедей, белеющих на стерне, врачующе действовали и на нее.
.................
Память
Май 1941 пришел в Зауралье в блеске ковыльных степей. Июнь дарил людям чистые радости и полнился ржанием колхозных косяков лошадей. Солнечные приплески озера Черного кипели от вышедшей на них рыбы.
К плоским берегам причаливали рыбацкие лодки. Среди них была и придчинская. А на единственной зубаревской улочке, из черного репродуктора, звучали песни. Но голос Левитана очень скоро оборвал этот людской праздник. Разделил их жизнь на две части. Та, что была до 22 июня - светлая и другая – черная, после той самой роковой даты.
Война давно стучалась в их двери. Она уже больше двух лет катилась и гремела по всей Европе. Знамена с черной свастикой развевались в Париже, Варшаве, Берлине..
Через месяц почти весь колхозный косяк лошадей угнали на фронт. Пришли повестки мужикам- Меньшиковым, Снигиревым, Курочкиным, Придчиным. Большинство женщин остались со своими детьми одни. Все проблемы теперь ложились на их плечи. Заготовка дров, огороды, хозяйство, работа в колхозе.
Из семьи Придчиных на фронт ушло трое. В декабре 1941 года призвали на фронт Тимофея. Он ушел на войну вместе со своим отцом, Андреем Никитичем Придчиным. Летом 1942 повестка из Аризонского РВК пришла и младшему брату Тимофея, семнадцатилетнему Дмитрию Придчину.
Перед отправкой на фронт, он успел отослать свое первое, и последнее письмо родным, в Зубаревку. Это была торопливо набросанная неровным мальчишеским почерком записка. Она пришла из канских учебных лагерей в самодельном треугольном конверте. Пелагея Придчина, вытирая фартуком слезы, читала: «Здравствуйте, мама, сестра, Саша, Сегодня нас отправляют на фронт. Желаю вам счастья. Ваш Дмитрий»
Живыми, после окончания войны, вернулись домой единицы. Все трое Придчиных - отец и два его сына, остались лежать навсегда с потухшими глазами за той чертой, откуда уже никто не возвращается. Они все погибли в 42. Это было беспощадное время. Пора великих утрат для всех народов СССР.
Рядовой Придчин Андрей Никитич (отец) погиб, защищая Ленинград, младшего сержанта Тимофея Андреевича Придчина фашисты убили в разгар самых тяжелых боев за Сталинград, в сентябре 1942 года. Дмитрий погиб самой худшей из смертей, которая зовется безвестной. С фронта он не успел прислать ни одного письма. Его сестра Александра и сейчас не может сдержать слез, когда начинает рассказывать, что имени ее брата Дмитрия нет ни на обелисках, ни в книге памяти. Подсказал ей, что в подмосковном Подольске есть военный архив, в котором собрано 20 миллионов дел. С радостью ухватилась Александра за эту возможную ниточку. Надо узнать хотя бы номер полка. А через него пойти дальше.
Война - время большого доверия к юности. Она бросала в самое пекло сражений мальчишек, иногда едва научившихся держать в руках винтовки. Надо было любой ценой останавливать врага, волчьей стаей рвущегося то к Москве, то к Сталинграду. На Сталинградском фронте воевал не только Тимофей. Там было немало его армизонских земляков.
23 августа 1942 года радио Геббельса, захлебываясь от своих слов, вещало: "Взятие крепости на Волге, города, носящего имя русского лидера, - дело считанных часов! Слушайте наши сообщения! Не отходите от приемников. Иначе вы прозеваете исторический момент - сообщение о взятии Сталинграда". И дикторы, ведущие свои репортажи с берегов русской реки, были близки к истине. Город, переполненный сотнями тысяч беженцами, которым было запрещено его покидать, горел. Немецкие летчики обрушили на Сталинград невиданное количество авиабомб. Мир доселе не знал ничего подобного. За один только день воздушной операции свыше тысячи самолетов врага превратили в руины большую часть цветущего города. В том аду, на покореженной разрывами земле, в пыли, пороховой копоти и крови погибал цвет нации. Но на смену погибшим, туда, где громыхал клубок яростного боя, в мокрые от крови, продымленные окопы, приходили живые.
Мы их больше не встретим на этой земле. Но для нас они живы в каждой травинке, в каждом цветке расцветающих на лесных зауральских полянах.