-1-
О, сколько свалок городских
моим пристанищем не станут!
О, сколько встреч меня обманут
и дружных пьянок на троих!
Не стать уже купцом, певцом,
красавцем стройным и каталой.
Я б начал эту жизнь сначала
с нетронутым судьбой лицом –
чтоб чистый лоб, чтобы резцы
не сточены о корни страха,
и красная на мне рубаха,
и конь ретивый – под уздцы
веду. И вот уже – в седле:
потоки встречные приемлю
и голосу судьбы не внемлю,
мчась по невспаханной земле.
-2-
Он спустился ко мне в теплых сумерках позднего лета,
после тихой зари, задержавшейся на куполах,
светлый ангел любви, говорливый посланник рассвета,
о делах поболтать. Что еще можем мы о делах?
Он такой шебутной, суетливый, навязчивый, честный –
настоящий заботник о пьяной греховной душе.
Он уверен: ему, если что обо мне неизвестно,
то оно не случилось и впредь не случится. – Уже! -
скажет он, подтверждая тем самым значенье
предсказаний, ниспосланных кем-то на крыльях его.
И подрагивать в зеркале будет всю ночь отраженье
то ли чистой любви, то ли тени греха моего.
-3-
Черновики не возятся с собою.
Потомки – отойдите от души!
Я не был ни героем, ни ковбоем.
Никто мне не советовал: «Пиши!»
Дышал, как пел – легко и неумело.
Любил, как мог – как будто навсегда.
И надо мной то гасла, то горела
моя звезда.
Хранители несчастий и ненастий,
дарители удачи и судьбы,
я говорю вам: «Я не в вашей власти –
не годен ни в солдаты, ни в рабы».
В том нет заслуги, но и нет печали.
Я не храню свои черновики,
и потому я всякий раз в начале
дыхания, познания, строки.
-4-
В начале – только звук, вернее, выдох,
густое «ом-м-м-м» на острие стрелы,
нацеленной туда, где вход и выход,
где сны наивны и листы белы.
Где профиль Керн не осквернил скрижали,
готовые принять его строку.
Где кони неоседланные ржали,
а ворон не горланил на суку.
Сады благоухали, высь синела,
царили постоянство и покой,
и яблоко познания висело,
не тронутое Евиной рукой.
И не было ни кружки, ни старушки,
ни бури, завывающей во мгле.
«Черновики пусть вам оставит Пушкин» -
сказал Господь, шагая по земле
и ничего от сих не исправляя,
субботу в оправданье сочинив.
И мы с тех пор по бытию петляем,
начальный звук до времени забыв,
найдя себе занятья и тревогу,
и радость, и печаль, и лик, и блик,
в который раз то профиль, то дорогу
рисуя, словно Пушкин в черновик.
Но в том и разница, что на лесной опушке,
у вечности на ветреном краю
останутся лишь Керн и некто Пушкин –
она в черновике, а он в раю.