Сказывали стары люди про грозу. Мол, ежели в мае хороша гроза грянет, огородам на пользу. Ага. Стрелы землю питательной силой зарядят, всяк овошш в рост пойдет. Урожай будёт стопудовой.
Не знаю, где как, а у нас сей год грозы косяком шли. Видать, нерест такой производился. Молнии кустились, гром охал да ахал, тучи ливни пушшали, огороды поливали. А ночи белы, круглы сутки светло, спать неохота.
Петровичу тоже спать неохота было. Решил он свою безустальну выдумку в огород вынести. Набрал у внука старых дисков от компа и по грядкам разложил. Чтобы, значить, птиц пужать, мол, посадка запрешшена. А то, ишь, повадились по утрам ягоду клевать. А ишшо… Ты не поверишь! Ишшо, чтоб молнии ловить, землю заряжать. Ага.
И ведь словил! Молния аккурат в кабачкову грядку клюнулась. Жонка Петровича, как увидала, причет затеяла петь, челюсть-то отхлопнула, а закрыть никак не могёт. Из всего причета токмо ааа слыхать было, други буквы не выскакивали.
Петрович жонку чаем отпоил, а сам к грядке пошел, след от молнии искать. Кабы раньше вышел, нашел бы. Да кабачки такушши большушши выперли, листья пораскинули, земли не видать.
Особливо один кабачок в кабачище превратился. Петрович решил его на семена оставить. По всему видать, в него молния стрельнула. Радость переполнила Петровича до краев. Плескаться начала. Ноги в трепак пустились. Да коленцами, коленцами, да в присядку. Да с выкидом вперед, да с выкрутасом в стороны. День пляшет, другой. На третий листья сорвал, черенками за воротник воткнул, руками замахал. Ну, не дурак? Ангел в кепке!
Жонка евонна Иванна кричит сердитыми словами, ишшо больше раззадориват. Караул! Куды иттить за помошшью? Фелшер бабка Закусеня с БАБОЙ ЯГОЙ да Лешим травы собират. Их не найтить. Пробовала подходить со сковородой, дак промашка вышла. Пошла товды Иванна к Семенычу, мол, глянь, чё твой друг вытворят, совсем ё…, ой, не могу, совсем, ёлы палы, умом тронулси.
Ежели дело сурьезно и несурьезно тоже, то Семеныч завсегда берет с собой справочник «Болезни и вредители огородов». Пришел, поглядел одним глазом, второй-то ишшо в войну потерял. Правда, забыл, в каку. Ага. Поглядел. Обрадел. Эко выворачиват друг-то! А сказывал, радикулит стрелят! Можеть, и стрелят, дак не из радикулита же! Да ниже, ниже, а тута… Точно ё…, кхе, кхе, ёлы палы, умом тронулси!
Полистал справочник. Ржавчина? Неее! Вона, как пляшот. Без солидолу выворачиват. Нешто мучниста роса? Есть манеько на висках, остальна с волосьями опала.
Сосудистый капустный бактериоз? Не, не. Дак енто же у Иванны сосудиста гипертония. Так, так, так. Ааа! Нашел! Клешш! Клешш тыквенной! Он, он, гадюка!
Крякнул по-утиному Семеныч, умный вид на харизму повесил и заважничал:
-Слышь, соседка, думаю, клешш на ем тыквенной завелси, кусат его, понимашь?. Потому и выплясыват танец «Клешша»! Вот такой мой сказ. Нать это…
Иванна договорить ему дала. Ну, не дурак? Тыква одноглаза! Ишшо один ё…, ой, не могу, ёлы палы, умом тронулси! Она руками себя по бокам стукнула, сердитости набралась, глаза сошшурила в шшолочки, рот ошшерила печной отдушиной и в большу силу ругань выпустила:
-Ну, погоди, хрен огородной! Шшас ты у меня сам танец клешша запляшешь! Я пошто тебя позвала? Чтобы ты…
Семеныч не слыхал, пошто его позвали из-за свиста в ушах и треска в коленках. Бежал больно прытко… Ага. Быват, ковды торописся. Слова не догоняют.
Петрович, будто его и не касатся, знай себе, выплясыват, листьями весь обрядился. А кабачки растут, особливо, которой на семена.
Иванна стала звонить в город Архангельской в областну больницу:
-Пришлите к нам в Уйму, люди добры, дохтора, который от плясок лечит!
-Сколь?
-Кого, сколь, дохторов?
-Больных сколь, которы пляшут?
-Ах, ентих!
-Ентих, ентих!
-Дак, один муж мой Петрович! Он…
-Давно?
-Давно ль муж? Дак с прошлого веку! А можеть…
-Давно ль муж пляшот?
-Дак аккурат три дни, как молния ударила!
-Куды?
-Куды – куды?
-Куды молния попала? Не на Кудыкину же гору!
-Нее! Ближе, ближе!
-В како место-то?
-Ааа, место-то! Дак в кабачкову грядку?
-Так, записываю: больных двое.
-А кто другой-то?
-Кто, кто! Дед Пыхто!
-Нее! У нас в Уйме отродясь дедов Пыхто не бывало! Я говорю…
-Все понятно! Ждите к завтрему дохтора психиатра.
-Ага! Какого, какого дохтора? Не поняла…
На том конце трубку уже положили.
Иванна тоже трубку положила, вздохнула: ишь, дохтор какой новомодной появилси – психтиатр! Наука. А про деда Пыхто нать будет поспрошать, можеть, где по сусекам завалялси. Упал. Заснул. Очнулси… В голове гипс…
Ты, мил человек, думашь, Семеныч бросил своего друга? Ага, как же! Завтра вылечит он Петровича! Сказано, сделано.
Встал Семеныч в утрешну пору, развел в пол литровой кружке крепкий раствор марганцовки, чтобы, значить, Петровича полить, а евонного клешша обезвредить. Заподкрался. А Петрович аккурат в медленной пляске дергалси. Изловчился, было, Семеныч, как услыхал, потом увидал машину с красным крестом. Эх, ё…, тьфу ты, ёксель моксель! Кого принесло? Семеныч наспех в харизму Петровича лекарство выплеснул и убёг.
Иванна встретила дохтора, на Петровича рукой показыват, мол, глядите, вона плясун больной.
Дохтор молодой, выпендрюжной, высматриват, выспрашиват:
-А другой больной где?
-Другой? Нее, не тута. Другой в сусеке, его не нашли ишшо. Ты моего больного вылечи, вишь, умаялси.
Дохтор важнецким голосом разговор повел:
-Больной, повернитесь!
Петрович услыхал, пошел на дохтораи в раскачку да раскорячку задом, задом. Вот тута психтиатр-то и начался. Петрович повернулся. Лева часть харизмы его была цветом малины вместе со шшетиной, а друга своя, загорелая, шшетина белая. Семеныч-то хотел, как лутче. А тута нате вам - здрасьте страсти мордасти.
Дохтор испужался да как заорет:
-Ёёё! Мамааа! Ёкарный бабааай! Полицияаа! Помогитеее!
Психтиатр. Наука.
Сам в кабачкову грядку прыг! И под листом закрылся, думат, притаился. Ни мама, ни ёкарный бабай, ни полиция на евонный крик не понаехали. Зато услыхал Перун – бог громовержец. Громом вкатился, молнией засветился. Психтиатр зад поднял и дёру дал. Машина с красным крестом за ним вдогонку.
Да где там! Разве ж науку на машине догонишь! Нее.
Ежели ты, мил человек не веришь, дак сам попробуй! Но спервоначалу слухай дале.
Перун тучи над Уймой остановил, по бокам их хлопнул, молнией в землю топнул и опять в кабачкову грядку. Енто снаряд в одну воронку не падат, его с земли пуляют, воронки не шшитают. А сверху видать все, понимашь? Ага. У Бога промашки не быват!
Тучи от лишней воды ослободились, землю напитали, Петровича умыли, танцы остепенили и дальше уплыли. Скажешь, наука? Нее! Природе наука не нужна. Вода на голову и никаких психтиатров.
Думашь, на ентом все закончилось? Э, нет! Урожай у всех большушшой. Кабачки-то куды девать? Ринулись в город, а на дороге харизмы стоят. Нее, не таки крашены, как у Петровича была, а настояшши, бычьи. Перекупшшики. Чудилы, ёкарный бабай! Не пушшают. Мол, мы тута хозяева.
Думашь, мы полицию вызывали? Ага. Правильно думашь, не вызывали. Природа помогла. Как? А так. С осами договорились. Слыхал ведь, мил человек, что против лома нет приема? Да? А супротив осы нет ни лома, ни косы. Подошли наши мужики к харизмам, говорят, мол, уходите по добру по здорову. Харизмы вышли из джипов, хохочут то бычиному, то по лошадиному. Ладно. Вас предупреждали. Мужики наши свистнули, туча ос прилетела и устроила чудилам в бычьи рыла осино побоишше с эффектом панды. Ага.
Правда, апосля бабка Закусеня назвала енто действо иглотерапия. Но Семеныч камнем стоял, мол, «Танец клешша» и все тут! А нам чё? А ни чё! Мы кабачки свои в город увезли. Добрым людям по рублю за штуку. Нам не жалко.
Ежели ты, мил человек, про чудил не веришь, дак чтоб тебя так искали. Они и джипы бросили. Наверно, не нать больше.
А кабачок, который на семена, рос прям, как брюхо на поминках. Без устали. Представляшь, дом двухэтажной? Вот. Да больше, больше! Петрович его вдоль разрезал, семена вынул, мякотью зимой скотину всей деревней кормили.
Остались два большушших корыта. Токмо я тебе, мил человек, не скажу, куды их приладили. Не поверишь!