На морских просторах всё тишь да гладь,
И не знают волны хладных ветров,
А в глубинах – жизнь – и рабы, и знать,
То забытый самый из всех миров.
Там девицы спали в траве морской
И сплетали ткани из нитей сна,
Совершенный был неземной покрой,
Что творил забытые чудеса.
Говорили им: «Не чета нам люд,
И погрязла наземь в своих шелках,
Они в море наше порой плюют,
Но не знают, что мы храним в веках»
То король глубинный так говорил,
И блистала золотом чешуя,
Он похоронил, что давно любил,
Ведь лицом и телом был что змея.
И свои полотна он не щадил,
Изодрал все ткани, порезал шов,
Волшебство иссякло, ведь царь убил
Своих подданных счётом во сто голов.
Вдруг испуг вонзился ему в хребет:
«Значит, кровью с магией скреплены,
Если каждый диву даёт обет,
То и жизнь не стерпит его вины»
Посерела мерзкая чешуя
И в змеиной пасти родился крик:
«Но ведь волшебство – это жизнь моя,
Где же мне достать человечий лик?
Их же кровь пунцовая, что коралл,
Её вдоволь хватит на сотни лет,
Сколько я уж подданных убивал,
В них и капли крови той вовсе нет»
Не тонут люди и корабли,
Посему король был разгневан впредь,
Чтобы вновь вскипели на дне угли,
Надо было сильному умереть.
Его свита молча шагала в храм,
Где располагался морской алтарь,
И на деле каждый осознавал –
Изопьёт их кровь сам верховный царь.
Только сил не хватит лишь для того,
Чтобы море вмиг обратилось в шторм,
Если те глубины – покой его,
То владеет волнами Вихрь и Гром.
Но желанье билось в морской груди,
И ложились воины под кинжал,
Кровь лилась как синий и мутный ил,
А стихию царь всё не побеждал.
И тогда воскликнул: «Мне жизнь свою
За такое дело отдать не жаль,
Если волшебство я восстановлю…»
В его тело впились три сотни жал.
Кровь смешалась – царская и рабов,
Что единой вечно уже была,
Государь исчез, но земной покров
Почернел – и выскользнула волна.
Говорили после: кипит вода,
Поднимаясь с древних чужих глубин,
Кровь морская прежде на всех одна,
И течёт лазурью волшебный ил.