Ирина Зиновчик - лауреат премии в Австрии. Живет в Риге, член СЛ "Светоч".
Дочери
Ты будешь маминой маленькой девочкой,
я буду девочке преданной мамой;
ты будешь мне улыбаться доверчиво,
я улыбаться буду упрямо,
не признавая отсутствия вечного
в небо ушедшей. Я просто не в силах
выдохнуть имя твое. Богу нечего
мне возразить. Я тебя воскресила.
Когда..
Когда последний из нас
нарисует на небе "прощай";
когда из облака выплывет
призраком мертвое солнце;
когда закроют навечно
дороги, ведущие в рай,
тогда зачтется нам, говорю,
все сразу зачтется -
на пепелище оставшийся
сруб, что зарос лебедой;
пустое эхо, что прячет свою
одичалость в колодце.
Куда вернемся, когда нас
потянет вернуться домой?
Кого дождемся мы, говорю,
когда он дождется?
Ночное гадание
За ужином пролили молоко;
в нем тонет часть нелепого рисунка
из свежих огурцов ( их с полкило)
и лука.
В расплывчатости белой колеи
угадывать пытаюсь чьи-то лица
из тех, что еле видимы вдали
и сниться
давно уж перестали. В тишине
пугают наплывающие тени;
мне страшно с тишиной наедине.
С коленей
сползает теплый шарф, и по щеке
крадется сумрак, темно-фиолетов.
Гадаю на разлитом молоке.
Ответом
мерещится последнее число,
которое на мокрую поверхность
обрывком тьмы нечаянно легло;
и вечность
под именем «положенная смерть»
заходит без каких-то там приличий.
В конце концов, и жить, и умереть –
обычно;
подумаешь, какaя ерунда!
Расстроишься не больше, чем на выдох –
тот свет хорош, в который навсегда
есть выход;
а впрочем, этот свет хорош вдвойне
в привычном представлении о жизни.
Но... тот и этот, судя по цене,
не ближний...
Стираю наважденье со стола,
снимаю образ савана с коленей;
пусть будет жизнь, пока не умерла,
сильнее.
Прорвется день, просыпет лишний сор
в по прежнему далекое когда-то,
и станет выход прочь совсем не скор;
ни даты..
И будет литься в кружку молоко.
Рассвет
Рассыпая по бездорожью сухую печаль,
проливаясь над перелеском безмолвной водой,
завершается выдохом каждое из начал,
исчезает тонким потоком за дальней грядой –
в этих далях нет ни одной полноводной реки..
Но, взрастая медленно из человеческих снов,
не в согласии с заданным, а, скорей, вопреки,
все является заново. Видишь, взметнуться готов,
настоявшись на одуванчиках, ветреный вздох,
наполняя терпким напитком будущий день?
Этот ветер, пройдоха из всех возможных пройдох,
облака на макушки деревьев надев набекрень,
расчищает окрестности, пыль унося на крыле,
чтобы с каждым рассветом ты любоваться мог,
как прозрачное небо к спящей еще земле
пришивает румяною ниткой недремлющий Бог.
Реанимация
Цепляешься за прошлое, пока
в одну минуту
не рвется нить, тонка и коротка,
рождая смуту
в обычной жизни сумрачного дна.
Одна.
Лишаешь одиночество его
немого дела;
и тело убиваешь заодно,
и белым мелом
рисуешь контур сгинувшего зла.
Смогла.
И кто-то вдруг неправильный, иной,
приходит тихо.
Он вдох. Ты - выдох за его спиной.
Ты вход. Он - выход.
Он разный. Ты становишься собой.
Живой.
Родина
В этом месте сходятся все мои пространства;
здесь себя посаженной чувствую на царство.
За окном восторженно радость расцветает,
ровно, как отмеряно, к середине мая –
отблеском сиреневым на лицо ложится.
Воду пьёт из лужи взъерошенная птица,
и земля зелёная рвётся на полоски,
прикрывая лентами прежний вид неброский.
Ничего не рушится, ничего не бьётся;
и, когда положено, в синем небе солнце
освещает празднично всё, что происходит..
Копошусь тихонечко, словно малый хоббит
и держу отчаянно пуповины нить,
чтобы только родину вдруг не разлюбить
Сон про несон
Тук-тук; стук-стук.
Исчезает звук-звук;
за окном метелица -
сон приснился дЕвице.
***
На дороге указатель. Как положено в сказке -
в аккурат что ни на есть у сАмой развязки;
на указателе надпись " чужие страны"
и ещё крючочек какой-то странный.
То ли влево повернуть, а то ли вправо,
хочешь прямо идти - твоё право.
А под указателем сидит дядька,
пальцем тычет рядом с собой, мол вот сядь-ка.
У него из тела всего только очи живы,
а оставшийся облик сухой и лживый;
и такой словоохотливый собеседник,
говорит красиво, но все больше бредни.
Завлекает, кидает золотую конфету,
и в конфете одна лишь сладость, и горечи нету;
подбегает дЕвица, не почуявши страха.
А вокруг природа и та зачахла -
ни листов на деревьях, ни травки в поле;
дЕвица призадумалась поневоле.
Посмотрела на дядьку недобрым глазом,
тот свой пыл растерял как-то сразу.
" Отправляйся" говорит, " сестра, в путь обратный,"
" Не сестра я тебе, да и мне не брат ты.
Наши братья молятся под образами,
ты же просто нежить с живыми глазами;
для тебя нет ни Бога какого, ни чёрта,
ни похожего кого из этой когорты.
Ты, как чёрные дыры - существуешь вот вроде,
но никто тебя никогда не видел в народе.
А народ, он такой, он не любит неясных;
при народе неясным ходить опасно -
дотерпев до положенного предела,
до неузнаваемости переделать
могут и лицо, и руки, и ноги.
Станешь тогда плохоньким и убогим;
не помогут тебе ни братья, ни сёстры,
пропадёшь тихонечко в мире пёстром.
Не заплачут по нежити ни горы, ни реки,
ни живые, ни мёртвые человеки.
Сгинешь, как положено, без помину;
сгинешь целиком, а не на половину."
***
Тук-тук. Стук-стук.
Возникает звук-звук.
Просыпайся, дЕвица;
сон снеси на мельницу,
чтобы нежить мрачная
в доме не напачкала.
Среди живых
Осталась жить, хотя казался странным
сам факт присутствия.. Когда трещали швы,
латала ночью вскрывшиеся раны,
чтоб утром снова быть среди живых.
Старалась очень, множа перемены,
любой возможности не быть себя лишив;
жила, играя, не сходя со сцены,
укрыв под гримом видимость души.
Лишь иногда, в квартире-одиночке
сдавалась ночи. Оставалось только ждать,
когда приснится сон о мёртвой дочке
и где ей снова имя будет «мать»,
а дочь ушла, от маминой опеки,
но вот.. сейчас.. вернётся с дискотеки...
Торговка рыбой
Торгует рыбой женщина, на вид - старуха.
Под пальцами её искрится рыбье брюхо,
к прилавку прилипает чешуя.
Волнуется народ ( всё больше тетки) -
у свежего товара век такой короткий;
они с утра за свеженьким стоят.
Черпак в руках взметнётся, как топор над плахой;
здесь пахнет точно также, как и прежде пахло,
и выбора у рыбы просто нет.
Торговка продаёт отборных карпов
и ждёт очередных и февралей, и мартов -
она который раз даёт обет
покинуть пост.Но больше по слепой привычке;
и вот уже движением, как вздох, обычным,
хватает рыбу. Бьётся в сетке карп,
затем в чужой тряпичной сумке бьётся;
он больше не увидит ни воды, ни солнца...
Торговка, протерев нехитрый скарб,
смахнёт в коробку из-под леденцов чешуйки.
Прольются серебром чешуйчьи чудо-струйки -
им ждать теперь до самого утра,
когда все собранные, все, до самой мелкой,
отмеренные пощепотной щедрой меркой,
она, до неприличия добра,
раздаст старухам, жмущимся к углу прилавка;
возникнет непременно небольшая давка.
Но немощный недолог пересуд,
и, радостно, кульки в горстях зажавши,
в отсутствии источника не видя фальши,
старухи вечный символ понесут.*
Веревочка
Вьется, вьется веревочка, под нею ложится трава;
только было лето, ныне, погляди, уже Покрова
и на небе последний колышется птичий клин,
а под горкой истлевает разноцветный сатин.
Делит, делит веревочка житейское напополам -
то по канавам лезет, то поднимается к небесам.
И никого ей, бессовестной, ни на грошик не жаль -
забираясь тихонечко в непроглядную даль,
тянет, тянет за собою дураков несметную рать;
все из тех, кто не знает, да и откуда им было знать,
что на конце у веревочки рождается сеть..
Никому теперь не спрятаться.Не успеть.