Не злясь на тебь, скажу тебе уныло,
как мне без тебь невмочно слёзно было.
Как вял я пуще майских роз,
не исцелованный в засос,
и в кромки ух,
во фланцы уст.
Был день мой пуст,
был ночь мой пуст.
А ты - царевен всех царевней -
влачилась, томная, деревней.
Вдольмимо шмель, как мух, летел,
метался дрозд в заботах корма.
Но ты скрывала прелесть тел.
Так, будто шубь в деревне норма.
В подкладку мерно капал пот.
И я страдал, как этотвот.
Ты звалась Зоей. Или Эллой.
(как ваш молдавский весь кагал)
Рукой младою оголтелой
под шубь застенчиво мечтал,
к тебе не смев взвести очей, я.
Но ты любила по-мачее.
Его, кто шубь рванув в ошмёт,
за клубом в ласк извозит мёд
тебя и ту, другую Зою,
Эсмеральдину с парой Элл.
А я, как тёртый грош не стою,
тебя в теории хотел,
свой лоховизм считая нормой.
Но не по дням крепчал прибор мой.
В сентябрь, в народные потехи -
в цыганский праздник День Угря -
им, расхрабрясь, колоть орехи
на рестлинг вызвался не зря.
Всех обойдя в том, между дела,
заметил вдруг, безмерно горд,
как ты впервой в меня глядела
поверх подружьих потных морд.
Я плакал, счастья не тая.
Я знал: отныне ты моя.
Мы отдышались в тишине у
совхозно-млечного пруда.
Вдалях маячил Кишинеу.
Я снова взял тебя туда,
где впредь гостить по-интересну.
От наслажденья, думал, тресну.
Но утолив тобою пыл,
лишь резко дёрнулся и взвыл.