Когда тебя связали палачи,
мне было стыдно, тягостно и страшно.
Но тело, как последняя рубашка,
молило: «отвернись и промолчи».
А вот потом, когда ревел народ,
на голову отрезанную глядя,
мне не хотелось жалкой жизни ради
ареста ждать – скорей наоборот:
нож гильотины виделся калиткой,
мгновение – и нежной маргариткой
уже в твоём саду навеки я.
Ты ждёшь меня, для вечности раздета,
наивная моя Антуанетта,
Мария безголовая моя.