СЛАДКАЯ ЖИЗНЬ поэма.
___________________________________________________________
I
Рагулин жил почти анахоретом
без нежных ласк Марин, Наташ и Зин –
жил под горой, как все, а на горе там
стоял обикновенный магазин.
Чтоб я так жил! В покое и в достатке
и каждый месяц пенсию имэл!
Пил кофеек и кушал яйца всмятку,
курил «Казбек», но не курил «Кэм`эл».
Он свято верил, что случится чудо –
и оживет как есть его «фуёк»!
И снял штаны и тапочки покуда
не отключили воду, газ и ток.
В тепле как пень у старой батареи,
что «Калорифером» звалась, как тот еврей, –
он снял трусы, от страсти пламенея,
и сел писать историю своей
геройской жизни, о военкомате,
где он снимал корявое белье:
«там был диван и девушка в халате,
и добрый врач с улыбкой Монтескье!»
Промчались годы, но он моментом вспомнил,
как шевелилась тайная «мысля» –
прилечь вдвоем с той девушкой на коврик,
чтоб десять «до» и восемь «опосля»!
А прошлое как в протоколах «Штази»,
когда был сер как серая шинель,
когда «стоял»…
И он пошел в маг`азин
шо б Беллке покупать духи «Шанель»!
II
Купил «Шанель» за двадцать пять «зеленых» –
финансы задушевную поют!
В пивном ларьке, «шо под опавшим кленом»,
нашел душе какой-нибудь уют.
Поют романсы брошенные гроши
на ветер ветреной как девушка мечты!
И пиво пенилось, и дядька нехороший
все называл Рагулина на «ты»…
Гудел шалман, крутились карусели
и рестораном показался трюм –
как тот кабак, где пьяный как Есенин,
Рагулин пропил совесть и парфюм!
III
«Парфюм» растаял, как мечта о баньке,
как пропадают дети без отцов!
И он пошел в ломбард на Якиманке
с фальшивым бриллиантовым кольцом.
Мотор гудит, как череп после пьяни
и давит мозг, что бабушкин корсет…
Но не забыт бомжами с Яки Мани
сторонник НОД и вин авторитет!
А Беллка в точности у бабушки гостила –
второй этаж, налево, три звонка –
здесь царство снов и розовых пастилок,
и позвонить не дрогнула рука.
Отдав концы, отчалила карета –
не скорой помощи, а попросту такси –
и он взмахнул малиновым беретом,
забыв сказать прощальное «мерси».
Но Беллка телом дверь загородила
роскошным телом средь солнечного дня:
– Заткни фонтан! Я родину родИла,
ну а она, естественно, меня!
Поникли розы в ведрах и графинах,
а на окне заплакали цветы!
Рагулин вспомнил про свои седины,
и пьяницу, что звал его на «ты»…
IV
Как тот алкаш, что хлопал панибратски
себя по сраке, а Илюшку по плечу –
Рагулькин понял: хватит кучуматься,
– Я русский, я в Америку хочу!
. . . . . . .
Швейцар открыл, он был чернее ночи,
а тот индеец, что «метродотель»,
он предложил без лишних проволочек
шикарный стол и миленький отель.
И гроши, что растрачены без дела,
и розы, что завяли от тоски,
и бриллиант для ненаглядной Беллы
и, чтоб её! – французские духи!
Горели свечи, плакала гитара,
рыдал как поцик пьяный парадиз,
а в зеркалах два давешних швейцара
в сопровожденье четырех актрис!
Открылась дверь, и ахнул ресторан тот –
тот самый под названием «Канзас»,
Рагулькин понял: это бьют куранты!
И Чингачгуку заложил алмаз.
Гремел джаз-банд кастрюлями и медью,
и задыхался блюзом «Мой каприз».
Московскому герою интермедий
не западло «попробовать» актрис.
Блеск хрусталя, салфеток промокашки
и дамский визг как битое стекло!
Одна кричит: меня зовут Наташка!
И у другой не Белкино мурло!
И пробил час, «и он в момент растаял
в двух парах томных глаз бездонной глубины».
Амур парил аж крылья трепетали,
и ВРП моментом снял штаны.
Кипел «клико» московского розлива,
играли гимн кремлевские часы,
Великий русский житель Тель-Авива –
он под фанфары стягивал трусы!
Он был веселый и немного пьяный,
но бесконечно верил докторам,
когда его вели из ресторана
за стыд и, понимаете, за срам.
Он был поэт – он не был графоманом,
и вспоминал Рагулькины «дела»
и тот Фонтан, и вся Одесса–мама,
что, сами понимаете, цвела!
V
...Я по тебе скучаю, Белла Мина,
как батискаф по жуткой глубине.
Сижу как фраер в киче у камина,
не получая весточек извне!
Как тот сифон, шо поимел на шару
мой бедный дедушка в семнадцатом году,
мне Ипполит из фильмы «С легким паром»
привиделся в горячечном бреду.
Я в сиську пьян, и я хочу под душем,
и на проспект аллюром «три креста»!
Даешь Олимп! Мы Карфаген разрушим,
но у меня нет зимнего пальта.
И у тебя нет теплого платочка,
а за окном такие холода!
Мон шер ами! Я тоже, между прочим,
и, сами понимаете, всегда
у Ваших ног вдыхаю ароматы
мозольной мази и нашатыря,
и тот триппак, шо вылечил когда-то –
Вы сами понимаете не зря.
Меня заждались Минкиной ручонки
и чемодан кавказских алых роз –
как банный лист дрожу, и ни причем тут
ни наш гешефт, ни Ваш трихомоноз…
.