Тоскливое солнце мне видно едва: я как-то и где-то,
я пережидаю вселенский обвал в удушливом гетто.
Здесь узкие окна, покой вековой, линялые шторы. Я молча любуюсь высокой травой, семь вёрст до которой, я молча вдыхаю отпущенный век – без мёда, без гнева, и цедит спокойный рассеянный свет молчащее небо.
А помнишь, как ты подрезала канат и плавила струны? А ночь была морем, и жемчуг со дна прочитывал луны, и ты отрывала меня от земли, писала на стенах, а ночь была полем, и смыслы росли на яшмовых стеблях. А ночь уводила в Хумгат языка, шептала пароли, носила границы и звуки искать летейским паромом, латинским кварталом, приватом Прево в солёной Валгалле. Надёжно держал шестикрылый конвой, и сферы сияли, и круг твоей дудочки просто хранил от плена и раны. А день был алмазом и танцем чернил на солнечных гранях.
Но где же теперь твои нежность и боль, гримасы под маской? Ты тихо закрыла меня как альбом с вечернею сказкой. Я тихо рисую звезду на воде, врастаю в длинноты, нащупав рецепт пребыванья нигде изнанкой блокнота. Мне нечем сказать тебе, спутав азы, стираясь чертами,
как страшно болит деревянный язык в стеклянной гортани.
2016