Мэри, я начинаю с конца, я начинаю с точки,
вывод печален: мы все отчаянно повзрослели, у всех работы-квартиры-дочки-вторые браки, только главное всё ещё под вопросом, пора заканчивать все эти подростковые басни и быть серьёзнее, мы уже достаточно старые, чтобы воевать с мировым горем другими запрещёнными способами -
так вот, Мэри -
Я звоню одному из этих стеклянных призраков:
- Увидимся?
Призрак тут же пускает трещину:
- Моя женщина не любит, когда я отлучаюсь из дома в субботу вечером -
Я набираю второго:
- Специальное предложение: всего две недели в городе!
Второй улыбается:
- Вы точно ошиблись номером -
Третий и вовсе не касается трубки -
Мэри, про что они?
Один питерский мальчик сказал, что всё среди этой тоски должно быть про что-то, а иначе, где смысл?
Где я была во время раздачи инструкций к жизни, в которых всё это описано бодрым рекламным языком, с научными терминами и ссылками на «поподробнее?»
Где говорится, как воевать с ретроградством, ханжеством, «Какая прелесть, вы ещё такая юная барышня», терпеть безвкусицу, отсутствие пенсий, человекостремление всё вокруг себя загадить и изувечить?
Где говорится, как не заткнуть навсегда тихий голос, который пытается что-то тебе рассказать или же – рассказать тобой?
Где выдают по порции маяковской наглости, чтобы выйти и закричать, как следует: «Нате!», когда так хочется?
Они всё от меня утаили, Мэри,
если я одна в неведении, поделись по-дружески, а?
Только есть подозрение, что этого вовсе никто не знает -
Так вот, Мэри, ещё немного – и будет занавес -
я продолжаю с точки -
я теперь – сплошной бракованный телеграф,
любой сигнал во мне застревает, бьётся и вырубается,
Бог что-то там пытался передавать через меня, завязал на той же неделе, да ну к чёрту такую допотопную технику,
вот я и делаю вид, что картинки-рифмы-драматические бессонницы и взгляд скучающего философа – результат каких-то небесных искорок -
страшно-страшно, что ребята однажды поймут, что я только засланный,
раскусят меня и выгонят -
я теперь – приезжаю в этот город, как в гости, иду и пытаюсь придать глазам верную форму, а то они постоянно стремятся к кругу -
Что я тут делаю, Мэри?
Что мы все тут делаем?
Что за вечная меланхолия?
Думай, вслушивайся, вгрызайся в эту мысль,
в мою прощальную мысль,
нас всех без нашего на то желания занесло на вращающийся шар среди чёрного вакуума и – всё - до самого зарывания тебя в недра этого шара – барахтанье, попытки устроиться поудобнее - и стать хотя бы на грамм счастливее -
- на грёбанный грамм счастливее -
А вот что горько нешуточно:
когда ты становишься на грамм счастливее,
вопросов меньше не становится,
ну ты знаешь, амоёлиэтоделоможетбытьлучшевКосмос, амойлиэточеловекатомузыкуснимслушатьздоровононежитьже,
просто всё временно притупляется,
и бомжи не встают с асфальта, расцветая, как весенняя мать-и-мачеха,
и бомбы не прекращают падать и оставлять после себя кровавое месиво на каменных развалинах,
и болезни не утекают вдруг из-под кожи новорожденных, чтобы отпустить их гробить себя самостоятельно,
просто ты слепнешь временно и не видишь этого -
своё видишь,
радужно-блестящее,
одна беда – имеющее срок годности –
Да и вообще –
счастливым на нашей особо печальной родине быть как-то стыдно и
глупо, будто тебе IQ недостаточно, чтобы осознать все безысходные ужасы -
когда ты становишься на грамм счастливее,
старишься вот так,
смиряешься,
успокаиваешься постепенно,
перестаёшь звонить при любой катастрофе
таким же грустным своим родителям,
потому что пуповина срезана и болтается где-то
между маминым: «Береги себя»
и первой твоей сигаретой,
в пальцах сжимаемой,
потому что есть яды
гораздо опаснее никотина –
ни хрена не взрослеется -
Просто уже нельзя по какой-то причине разрыдаться на публике,
лечь на полу в магазине и требовать вафельку,
сказать человеку чужому тебе до крайности: «Ты мне, урод, не нравишься», а вцепиться в него, потому что в тридцать ещё не замужем,
Мэри, я заканчиваю точкой, которая будет стремиться к многоточию:
Взрослых не существует – спорить тут не с чем, истина проста, истина отлично обыграна в мировом искусстве,
И мы ещё бо’льшие дети, чем тогда, на крыльце, среди пожеланий светлой дороги, плачущих мам и воздушных шариков,
Я пишу тебе из самого сердца своей, как это принято называть, детской комнаты, и думаю – пора сворачивать – все эти ярославнины плачи в твою хищную-златоглавую-белокаменную – как я, отчаливая, сворачивала лица каких-то там инди-групп и душила их в ящике –
зажмуриться, попрощаться и завершить бы…
только, Мэри, точка никак не ставится, и мне кажется, Мэри, что если я её нарисую, то всё будет так безвозвратно потеряно,
что даже это письмо до конца дописать не получ .
Ночь на 9 июля, 2016 год. Екатеринбург.