Есть избитое, заезженное, многократно повторенное по разным поводам выражение - «Здесь не ступала нога человека». Ей богу хочется сказать: как благодатны, как первозданны и соответственно чисты и заповедны те места, где не ступала пресловутая Нога Человека. Но метро, надо сказать – место прямо противоположное заповедным. Уж здесь столько раз отметились стопы самых разных homo sapiens, а иногда не совсем homo и не очень так сказать sapiens. Опять же, если верить статистике это миллионы ног каждый день. И поверьте, отнюдь не от великой любви к этому довольно удобному надо признать виду транспорта приходится каждый день так низко опускаться в самом прямом смысле. А скорее из необходимости, чисто логистических соображений. Когда уже нет других более гуманных способов рационально проложить свой маршрут до конечного пункта. Проложив однажды этот маршрут много лет назад, уже изрядно уставшие, от этого каждодневного процесса ноги Жана привычно достигли цели. Всем весом своего уже немолодого тела ступил на ребристую поверхность ступеньки..
И в тот самый момент, когда подошва его ботинка коснулась эскалатора, где-то там, на верху, на том конце лестницы зазвучали стакатные звуки дудочки:
Та та та. Та та та….
Жан вздрогнул от неожиданности. Вот так бывает иногда, в какой-то момент к нам возвращается наше прошлое. В виде звуков, запахов, цветов, забытых ощущений, трогательных переживаний каких то, жизненно важных событий. И покоится весь этот сомнительный багаж, в потаенных уголках нашей памяти, покрывшись серой пылью наслоившихся будней, обросшей паутиной прожитых лет. И ты наивно думаешь, что многое уже забыто и утрачено безвозвратно. Эх ты дурашка!? Как бы ни так! Память удивительная штука. Она как известный персонаж Плюшкин собирает все что нужно и не нужно. И хранит их в темных чуланах нашего подсознания, в старых пыльных сундуках сумеречной зоны. Иногда это очень дорогие для сердца события твоей жизни, а иногда просто ненужный хлам бездарно прожитых лет, который следовало бы выбросить на помойку вечности. И в один прекрасный момент, а может даже совсем не прекрасный, когда этот самый Плюшкин-Память, не смотря на свои преклонные лета, проявляя невиданную прыть, метнется вниз, в свои подвалы, чтобы стряхнуть пыль с сундуков и предъявить тебе какой-нибудь артефакт. Это может быть пробивающийся из далекого детства запах жареной картошки, которую ранним утром готовит на кухне мама. Или волнующий аромат духов любимой девушки при первом свидании. А может как в этот раз мелодией услышанной когда-то. Да это было вступление знакомой, но забытой песни . Во времена его «дикой» молодости, «дикой» - в смысле очень ранней, этот инструментал в исполнении оркестра Джеймса Ласта часто звучал с экранов телевизоров, из динамиков репродукторов и магнитофонов. Уже потом, гораздо позже, будучи взрослым мужчиной, он увидел в черно-белом изображении концертную запись, где звучала эта песня, в исполнении американского дуэта Сонни и Шер. Кто только потом из звезд поп музыки Старого Света не перепевал ее. Но именно авторский вариант исполнения этого шлягера очень нравилась Жану. Нет, нет! Не та, красивая аранжировка Джеймса Ласта: у него уже все причесано, прилизано, а именно Сонни (он автор музыки и слов) и Шер. Они пели так наивно, так трогательно, но очень искренне и как-то влюблено:
Little man
When you stand by my side
Then I know I don't have
To hide from anyone
And I pray that
We'll stay just that way
Till the day comes along
When we catch the sun
По мере того, как Жан поднимался выше и выше, песня звучала все громче и отчетливее. Ее звучание как будто исходило вовсе не из убогих динамиков, которые вмонтированы в балюстраду эскалатора. Эта музыка подобно свету лилась откуда-то сверху. Это был чистый звук живых музыкальных инструментов и живого голоса.
Та та та. Та та та….
Little girl you're runnin
Come catch my hand I'm near you
Little girl you're singin
Come close to me I hear you
Навстречу, вниз проплывали лица людей, черты которых были как-то размыты, нечетки. Как будто в глазах у Жана была какая-то пелена. Наверно еще не проснулся до конца, подумал он. Для верности протер тыльной стороной ладони глаза. Но это не помогало. Все было мутно. И только музыка четко и чисто звучала:
Та та та. Та та та….
Little girl you're runnin
Come catch my hand I'm near you
Little girl you're singin
Come close to me I hear you
Было ощущение, что он уже видел когда-то этих людей. Но не мог вспомнить, когда и где, и при каких обстоятельствах. Жан поймал себя на мысли, что эти люди напоминают ему персонажей, когда-то прочитанных книг или героев увиденных когда-то фильмов. Странная девушка улыбалась Жану, явно не из нашего времени, в серебряном парчовом платье на фижамах 17-18 веков и с модной прической того времени аля «Фонтанж». За ней совсем уж невпопад опускался вниз по эскалатору парень хипстерского прикида, с йерокезом на голове, который не обращал на Жана никого внимания. Не обращал потому, что оживленно о чем- то говорил со своей спутницей. Она была в черной кожаной куртке – косухе - такой же видно, как он неформалкой, с мрачным готическим макияжем. Что-то в этом было от буффонады, с каким-то привкусом эстетики ранних черно-белых фильмов Феллини.
И вдруг как будто ток высокого напряжение пронизывает все тело Жана. И сразу же, сладковатый металлический привкус во рту и холодок у самого сердца! Пелена с глаз спала, и Жан увидел четкие черты лица и пристальный взгляд пожилой женщины. Обжигающий, по своей неожиданности, по щемящей знакомости и близости, и в тоже время забытости. Именно Забытости. Губы непроизвольно прошептали: - Мама!?. Жан давно не произносил это слово. Пересохшие губы его не слушались. Да это была она. Эти покатые, маленькие плечи матери. Кроткий, болезненный взгляд потухших глаз. Ее голубое крепдешиновое платье. Маленькая, сухощавая красивая пожилая женщина. Эта красота была такой родной, такой близкой. До боли в сердце, до крика в душе. Такой ее запомнил Жан. Это был тяжелый период, когда мама уже болела раком. Буквально таяла на глазах. Боже как давно он ее не видел. Жан поймал себя на мысли, что стал забывать лицо матери. Он столько времени жил без нее, что память стала стирать черты ее лица. Жан чувствовал, как часто бьется сердце. Казалось, оно находится, где то в горле и не дает дышать. Жан, рванулся к матери вниз, но тело его не слушало. Он так и остался в застывшей, ошеломленной позе, человека, который увидел, что-то невероятное. Эскалатор продолжал поднимать Жана вверх. Ему казалось, что он изо всех сил кричит: - Мама!!! Мама!!!. Но это был всего лишь шепот. Мать ничего не говорила, она просто пристально смотрела на него. Ее силуэт медленно уплывал вниз, но взгляд ее был по-прежнему обращен к Жану.
You're growin old, my mothers cold
Now youve learned what it meant to be mature
There's no such place as make believe
But when I look at your face,
I'm not so sure
А тем временем железная ступенька эскалатора, на которой стоял Жан, достигла верхнего предела и плавно перешла в идеально ровную гранитную поверхность, ведущую к выходу из метро. Подобно утопающему, который стремиться быстрее из смертельной глубины выбраться наверх, так и Жан, влекомый инстинктом самосохранения буквально вылетел из метро, на спасительную свободу.
Ну, здравствуй Волхонка! Здравствуй солнечное осеннее утро! Жан зажмурился: голубое, без единого облачка небо буквально слепило своей чистотой. Звенящий утренний воздух заполнил легкие. Жан большими глотками жадно пил эту живительную прохладу. Пришлось огибать Храм Христа с правой стороны, что было не совсем удобно. Слева от храма стояли заграждающие серые турникеты. Значит, ожидают приезда VIP- персон типа кремлевских чиновников, членов правительства, депутатов и прочих сановных особ, имеющих привилегии, даже в обращении к Богу. Огибая храм со стороны Соймоновского проезда, Жан почувствовал ветерок, который легко пронизывал осеннею куртку, игнорируя льняную рубашку, неприятно холодил мокрую от пота спину. - Еще не хватало подцепить простуду, - подумал Жан. Замедлив шаг, он пытался восстановить дыхание, сердце по-прежнему билось с такой частотой, что казалось, вот – вот выпрыгнет из груди. Мысли путались, сбиваясь в какой-то причудливый клубок из музыки, звучавшей в метро, противного голоса дежурной, грохота поездов. И как-то отдельно от этого клубка мыслей, где-то в другом полушарии сердца, в укромном, потаенном месте его души - образ матери, ее пристальный и теплый взгляд из прошлого. Жан как будто заново учился говорить: - Мама, Мам!!! - Прости меня, я стал забывать тебя мама! И снова в голове стакатто, теперь уже вперемежку с колокольным звоном
Та та та. Та та та….
Little girl you're runnin
Come catch my hand I'm near you
Little girl you're singin
Come close to me I hear you
Бум, бум, бум
Та та та. Та та та….
Каждый раз, обходя Храм Христа-Спасителя справа Жан замедлял свой шаг, а то и просто останавливался, любуясь этим удивительным архитектурным произведением зодчества - Доходный дом Перцова, или как его еще называют Дом-сказка. Это четырехэтажное строение невозможно не заметить: оно стоит на углу Пречистенской набережной и Соймоновского проезда, но даже не это главное. Построенный в начале 20 века в модернистском стиле, из красного кирпича и украшенный великолепной майоликой, он казался и вправду сказочным теремом, где живут сказочные герои. Вот и в это утро Жан не изменил свой давней привычки, остановился. Но вовсе не для того, чтобы снова обратить свой взор на красивое здание, а просто надо было перевести дух, собраться с мыслями, осознать произошедшее с ним. Глупо было думать, что ему все причудилось, и что, это было какое-то наваждение. Жан понимал, все это было реально. Надо было унять волнение, успокоить сердце.
Наступало бабье лето, листья деревьев, играя, яркими цветами осени, шикарно обрамляли красный кирпич дома-сказки. Какое удивительное утро. Редко, что бы осенью в Москве было такое сине- голубое, безоблачное небо. Солнце, до конца не проснувшись, по-осеннему лениво сеяло свой золотисто-мерцающий свет. Начинался новый день. Надо было идти дальше. Вот и Патриарший мост, с его красивыми ажурными перилами. В эти утренние часы на мосту почти никого не было. И снова зазвучала эта песня, но уже не в голове у Жана, а где-то далеко на том конце Патриаршего моста, со стороны бывшей конфетной фабрики товарищества Эйнем, которую мы больше знаем, как фабрика «Красный Октябрь». И о чем возвещают огромные красные буквы на фасаде здания архитектурного комплекса, которые хорошо видны даже от Храма Христа-Спасителя.
You're growin old, my mothers cold
Now youve learned what it meant to be mature
There's no such place as make believe
But when I look at your face,
I'm not so sure
Жан словно пробуя на вкус, шептал забытое, далекое, но родное слово: - Мама, мама. Легкие, нежные прикосновения пальцев, по закрытым глазам, бровям, едва касаясь губ, кончика его носа и теплое дыхание - шепот: - Жан? Жан! Роднуля! Жан открыл глаза: приглушенный зашторенными окнами свет пробивался сквозь, маленькие щели двух половинок гардин. Над ним склонилась Амила: - Тебе, что-то приснилось? Жан ты во сне шептал, но я так и не поняла, что это за слово. Амила продолжала свои нежные пасы по лицу Жана, периодически целуя его в губы. – Знаешь Амилочка - мне приснилась мама. – Она мне давно не снилась. На душе у Жана было сумрачно. Он еще не отошел от увиденного во сне. – У тебя сердце так бьется, давай я накапаю тебе валокордина – Амила забеспокоилась, надо было срочно унять тахикардию. – Полежи со мной, не уходи, пожалуйста! - Жан привлек к себе Амилу, положив ее голову себе на грудь, нежно гладил ее волосы. – Не волнуйся, сейчас пройдет правда. Он стал ей пересказывать свой сон. В какой-то момент Амила перебила его: - Послушай Жан? – А я вот о чем подумала: ведь на Кропоткинской нет никакого эскалатора. Там только ступеньки и все. – Конечно, нет! – полушепотом ответил Жан. - Но во сне было так все реально, так правдоподобно. Жан продолжал во всех подробностях свой рассказ, Амила слушала и не перебивала. Ей казалось, что стук его сердца заглушал голос. И на душе у нее появилась, какая-то смутная тревога. Толи пересказанный сон навеял тревожные мысли, то ли тахикардия, которая в последнее время стала постоянной спутницей Жана. – Надо бы пойти за валокордином. - Странный сон, нехороший - подумала Амила. Она знала, что Жан всегда расстраивался, когда ему снился кто-то из близких уже ушедших в мир иной. Она и сама расстраивалась, и на это у нее были основания. Но в это утро старалась не показывать свою тревогу. – Амила не надо валокордин! Ты же знаешь: ты мое лекарство от всех болезней и напастей, я сейчас успокоюсь. Приснившийся сон медленно отпускал Жана. Было все еще сумрачно и тревожно на душе. Будильник на мобильном телефоне загадочно молчал. – Амила, а который час? - Без четверти шесть, роднуля давай еще поспим аха? Она, повернувшись спиной к Жану, слегка поджав колени, взяла его теплую ладонь и положила себе на грудь. А он, уткнувшись носом в ее еще не отросшие после химиотерапии, но уже завивающиеся в кудри-барашки волосы, вдохнул такой родной, такой волнующий запах любимой женщины. Нежно прижав ее к себе, Жан своим телом повторил плавную линию тела Амилы. Это была линия их Нежности, линия их Любви. И еще это было их любимое положение тел, в котором они засыпали. Тревожное состояние постепенно уступило место теплой неге и покою. Жан вспомнил, что сегодня воскресенье и будильник не будет звенеть. – Как хорошо, что сегодня выходной! – подумал он. Вчера он засиделся с концовкой романа до трех часов ночи, и выходит, спал всего три часа. Как всегда всякий бред снится под утро. – Странный сон - подумал Жан. - Мама! Мама! Шептал он засыпая. – И еще эта старая песня? И снова где-то там вдали его подсознания, зазвучал припев:
Та та та. Та та та….
Little girl you're runnin
Come catch my hand I'm near you
Little girl you're singin
Come close to me I hear you