Моя девочка, бегущая по снегу Пролог

Жан Гилен
Моя девочка, бегущая по снегу

(Прелюдии и фуги  и не только..)


Пролог
Серым дымом облака-
рябью дрожь  Москва-река
Я шагаю по мосту,
толи к Храму, толь к Христу

И ажурный этот мост
Храма купола вознес
В эту серость облаков,
Заплутать, где так легко

Заплутавши,  так живем,
Мы  давно действительно
Между «Красным Октябрем»
И Христом-Спасителем.

               
Старый  вагон «красной ветки» метро, как обычно   был полон утренних пассажиров. Оставалось лишь небольшое пространство в проходе между Жаном и  незнакомкой,  сидящей,   у противоположного окна. Их взгляды  периодически пересекались, и женщина смущенно опускала глаза.  В  этом  смущении, легком, сеюсекундном смятении   было что-то трогательное, пробуждающее интерес. На вид ей   было  лет шестьдесят, может чуть больше, но  язык не поворачивался назвать ее пожилой. В  тонких чертах  лица, в  осанке  было, что-то неуловимое и необъяснимое, что делало ее моложе своих лет. Вот только  руки  безжалостно выдавали  возраст. Бороздки морщинок на коже от запястья до фаланг ее красивых  пальцев, красноречиво говорили о  прожитых годах. Признаки  неизбежно надвигающейся  старости, уже коснулись  ухоженного лица,  но почти  не тронули выразительных  глаз незнакомки. И  дело тут не только  в их форме, а в том  свете, что они излучали. Ее глаза  были молоды, в них горели огоньки, которые были отражением  ее нестареющей  души. По моему   Камю сказал: - Душа это не то, что нам дается от рождения. Это то, что приобретается в течение всей жизни. А может Камю вовсе и не говорил этих слов.   Но свет, исходящий от глаз незнакомки придавал ей одухотворенность   и  женственность. На лице почти не было макияжа. Чуть  тронутые тушью ресницы и едва подкрашенные  бледно-розовой помадой тонкие губы. – Пожалуй, она красива - подумал Жан. Что-то было в этой случайной попутчице  притягательное, присущее  только её  индивидуальности,   что обычно называют французским словом charmes. И еще: в ней было   щемящее  очарование    увядающей, уходящей  красоты  немолодой женщины.  Можно было бы сказать дамы, если бы не модная полиэстеровая стеганая куртка  темно-синего цвета, подчеркивающая   ее  фигуру,  почти в  тон  куртке,  облегающие джинсы, выдававшие  стройные ноги.  Все это   придавало незнакомке  особую моложавость и шарм. А завершал образ  современной женщины постбальзаковского возраста небольшой клетчатый парусиновый рюкзак,  который покоился на  коленях.   Впрочем,  немного кричащим,  казалась вязаная  шапочка бирюзового цвета, из под которой выбивалась тонкая прядь пепельных волос. Вот он сюжет достойный объектива Энни Лейбовиц или Патрика Демаршелье. Это вам не многобюджетные съемки голливудских красавиц или   звезд подиума нaute couture, для обложек глянцевых таблоидов. Хотя тут стоит оговориться на счет Энни.. Если бы она не сняла в жизни ничего кроме знаменитой серии фото с Джоном Ленноном и Йоко Оно, то   все равно обессмертила бы свое имя на века. Вот  когда хочется воскликнуть: - Опуститесь с ваших гламурных небес, в это чрево земли.  - Остановите мгновение!  Не дайте кануть в вечность этой   уходящей натуре.  Жану  доводилось и раньше  встречать людей, которые красиво стареют, благородно и можно даже сказать возвышенно.   Особенно трогательны  красивые пожилые супружеские пары. Он всегда любовался   ими,  проникаясь  к ним невольным уважением и симпатией.  Ведь   смогли же они  на протяжении нескольких десятков лет сохранить и не утратить  новизну отношений. Не стереть в порошок  жерновами  жизненных катаклизмов, семейных  и бытовых неурядиц,  влюбленность и теплоту. Пронести через всю жизнь преданность и восхищение друг  другом. Она влюблено  смотрящая на своего убеленного сединами спутника, держа  его под руку.  И   Он   заботливый и внимательный, полон мужского достоинства, и благородства.
– Наверняка у незнакомки именно  такой муж – рассуждал про себя Жан.  Ему уже было за пятьдесят и хотелось вот так же красиво стареть. Идти рука об руку с любимой Амилой по   аллее, среди каштанов,  полыхающих  багряной листвою  в закатных лучах бабьего лета.    И   прохожие,  обращая на них внимание,  говорили бы  им вслед: - Какая красивая пара!    
  - Станция Кропоткинская! Голос диктора  прервал романтический ход мыслей Жана.   Надо было выбираться из вагона. Уже у самых дверей   Жан имел возможность поближе рассмотреть незнакомку, не привлекая ее внимание.  А она,  все в той же позе сложив  крест- накрест красивые руки на рюкзаке,   смотрела в ту сторону, где только что сидел Жан. Взгляд ее  был преисполнен спокойного,  не показного достоинства и несуетности. Двери, медленно отворились и  напирающие   сзади пассажиры буквально вынесли Жана из вагона.  И   он не противясь,  покорно  поплыл в этом  людском потоке,   в сторону выхода на улицу Волхонка. 
В этот раз Жану случилось одному из первых выходить из вагона,  и, следовательно, к эскалатору, ведущему наверх,  он был почти в лидерах.    Ну, вот и Она!!!  - Заветная   чудо-лестница, которая вознесет Жана туда, где не будет   грохота прибывающих и убывающих поездов, противного голоса дежурной и  специфического запаха метро. Но, к сожалению, не будет и той прекрасной незнакомки. Она осталась в том  старом зашарпанном вагоне,  который унес ее в невозвратное прошлое.  – Эх ты ж! Старый  ты законченный романтик! Истовый ценитель женской красоты. Давай  возвращайся к  своим суетным  будням- с иронией подумал Жан о себе.  Надо было  быстрее  выбираться на поверхность из этой преисподней.   На свет, на воздух, коего Жану в это осеннее утро так не хватало.