Немного поразмышляв, ухожу через час, с третьим тостом.
Машу неотвратимо пьянеющему столу - Пока, пока!
Имениннице тыкаюсь в кисть сухими губами:
- Извини не могу срочный вызов опять премьера.
Лифта не жду и с двадцать пятого этажа
шагаю гулкими пустыми пролётами чёрных лестниц,
тёмными через равномерные промежутки спуска.
Перекуриваю на тринадцатом - любимый нумер.
На перила опёршись, смотрю вниз на мелькающий
в разрывах маскировочной сетки теней от ветвей
деревьев, в весьма премногом количестве населяющих
южный двор окраинной многоэтажки миллионного городка.
Окурок в банку. Плевок вдогон.
К лестнице тянет безмерно притяженье земли.
Напеваю песни композиторов Тухманова и Шаинского.
Последние перед твердью земной этажи прохожу
с приличным ускорением - перехожу на марши.
Аллегро, виво, виваче,престо...
Внезапно замедляюсь до анданте и даже адажио,
торможу с разгона свой мерный бег, короче.
Хлопнувшей дверью подъезда салютуя всем, кто вокруг,
выхожу в знойный вечер летнего дня,
в знакомые запахи и звуки родного раёна.
Засмеявшись, понимаю, что забыл наверху телефон -
иду влево между домами детской площадкой,
исполинским размером размера напоминающей
полосу препятствий и плац для дивизий детей.
Застывшие нефтекачалки качелей окружают турник,
тетрагоны песочниц перемежаются радикалами брёвен.
Аборигены распивают в избушке бабы-яги,
сплёвывая нотой ля под ноги и на ход ноги.
Миную вертеп ментальной содомии и разврата,
обхожу как стоячих стоящих велосипедистов,
дорожкой из гравия, трогательно огороженной половинками кирпичей,
выхожу к тополиному взгорью, прячущему гаражи,
и так постепенно уходящими в режим невидимости.
Темнеет со скоростью света - пошутил тот кто сидит в голове.
Не согласиться с внутренним Петросяном было, в общем. нельзя,
Хоть и коробит пошлостью тайны жизни закона веков.
Невидимые собаки обозначаются вокруг внезапно,
разливаясь суматошным лаем из ворот на въезде
в ряды жестяных коробок, хранящих автомобили
и дающих приют местным мужским союзам познания истины
безуспешными поисками её в вине.
Воспой, о Ганимед-виночерпий, их священную жажду!
Разочарованные невниманием, псы оставляют меня.
Я остаюсь наедине со своей судьбой и дорогой.
Включили фонари, притушив звёздный пожар -
приходится уходить в сторону от хоженых троп -
к тьме вокруг и горящим созвездиям над головой,
наглядно дающим урок струдомпонимания сути пространства-времени.
Чем дальше пылающим, тем раньше сгоревшим,
позволяющим заглянуть в вечно юное утро мира,
ждущего взглядов из будущего, что для нас настоящее -
вернули как-раз в него вопросом о наличии сигарет,
заданным преувеличенно вежливым мужским голосом и поддержанным равнодушным женским молчанием.
На мгновение замерев, тыкаю открытой пачкой в сторону источника звуков.
Парочку можно и можно три - прибавляю, предвидя грядущее на полшага и полсекунды.
Это опять личный ментальный ваганыч хихикает где-то внутри,
привычно делая своими мысли о сроках как расстояниях.
Дождавшись благодарности из тьмы, шагаю тропинкой вниз,
свежестью манимый близкой воды реки,
впереди и ниже лежащей в суровом горском галечном русле,
шуршащим шумом потока в проявляющемся безвидье.
Притормозив на склоне, чтоб не испортить нарочито комическим падением столь чаемую мной встречу и пройденный пока удачно квест,
медленно спускаюсь к камням, ставшими видимыми почти как днём.
Луна встаёт надо всем, заливая обманным молочным неверным светом
это самое всё окрест
У старого костровища на берегу, присев на валун
девушка ждёт меня хоть и смотрит нарочно вбок.
Стройная худая фигура, косулины длинные ноги
сложены ножницами, босиком, ветровка - на голове капюшон.
- От реки дует и привет кстати! - Кстати, привет.
Прочла? - Нет, пролистала, не совсем понятно.
- Так и думал. - Что дура? - Что не совсем понятно - понятно совсем
- Как там у NГалогеN? - Я ушёл сразу почти, но всё как всегда. Игрека не было.
Икс заболел. Дзета и тета опять нажрутся.
Весь греческий алфавит перебирать? - Да нет, не стоит. Всё забываю о твоей борьбе
с необязательностью вопросов.
- Да, я таков. Сделал себя таким - поправляюсь тут же,
в погоне за недостижимым соответствием знака и смысла его
ты меняешь себя, меняешься и уже трудно вспомнить,
ты ли решил измениться или изменившись, решил, что решил.
- Я тебе не мешаю ковыряться в своих рефлЕксиях? -
кротко спрашивает она в паузе между плеском волны и граном моей болтовни.
- Извини, рассудок глодает сам себя, освободившись от чувства вины.
Давно ждёшь?
- Не знаю честно, твоё влияние, субъективность рулит.
Да и какая разница. Я дождалась. Ты пришёл.
Если б ещё знать, чего я жду и зачем это всё.
Помолчав, говорю - Я тоже не знаю ответов на эти вопросы.
Но пока я шёл к тебе, мне было весьма хорошо
и сейчас отчего-то становится лучше и лучше.
Подозреваю причиной этого лишь тебя,
сравнивая ощущения от ночи у реки тогда,
когда я сидел тут один и молча пялился в воду.
- А если ты и сейчас один? - В каком-то смысле мы все одни,
но теперь нас двое - солипсизм метод не наш .
- Убедил - засмеялась. - Спасибо за то, что поделился Луной и тьмой.
И пониманием трудностей различения между ними.
- Жаль, что ты не прочла. - Хорошо, что ты пришёл.
- Хорошо, что дождалась. - Хорошо - задохнулись оба.
Представляю её лицо, анфас, профиль, вполоборота,
с уголком, в уголке, без уголка, но с ямочкой на затылке.
Молчание, дыхание, хорошо, хорошо, хорошо и всё хорошее.
Платоническим чувствам не нужны сигареты, как паузы
между восторгами
и потому хорошо протяжённо и неделимо,
хоть и конечно, конечно, как всё вокруг и всегда.
Но всё ж бесконечно.
Светает, бледнеет, чахнет ночь, утро встаёт,
а вот и финал:
- Ты самая самая. - А ты нет, к сожалению, но какое-то время
таким я тебя представляла.
- А может я был таким? - Былнебыл для кого и когда -
твои, между прочим, слова.
- Злая ты. - И ты недобр.
Оба мы те ещё, страдающие от ума
язвительного, не щадя разящего.
Традиционно завершаем бдение под сенью струй
после компота хиной - каникулы скарлатиной.
Всё вокруг оседает, сдаёт, сереет,
в рифму завершающим ехидным правдам
и если не знать, что будет восход, догадаться о нём невозможно,
но не знать не выходит, сознание ищет вокруг предвестия
и, конечно же, сразу всюду находит:
предвкушая зной полуденный, росой истомы покрывается всякий лист,
запевает птица, чихает крот, ноет комар, рыба молча его глотает.
На востоке, за спинами нашими близится регулярный пожар -
навстречу своему всегда рабочему дню идёт дневное светило.
отступая бледнеет Селена богиня безумцев, приливов, невест
Помогаю надеть босоногие туфельки узкой чайна лодочкой,
отряхивая благоговейно камешки и песок с породистой узкой сухой ступни лошадки.
фетиш мой рыбки пальцев ног привычно напрасно напрягся пест
Девушка с улыбкой снисходительной сверху глядит
Не любовница не жена не дочь - сущего вездесущая мать.
- Ну что, пойдём? - Конечно, пойдём. Дома дети устали ждать.
Обсуждают наших с тобой внутричерепных инсектов
- Нужны мы им?! - фырканье, сомневаюсь.
Всю ночь в сети проспят и бурсу и работу
а то не знаешь этих гадких милых субъектов
объектов нашей ругани, любви и заботы
- Да и котов не кормили далеко или давно
- С этим разберёмся попозже или подальше.
Эрвин его знает равно не знает его Кэт.
Доигранный опять проигранный надцатый сет
Двадцатый год совместного проживания в законном браке,
очередная попытка запустить мотор когда-то пламенный,
естественно, безуспешная, весело традиционно бессмысленная
как хэллоуин и октябрь в наших майских краях
и всё же почему-то важная, нужная и даже возможно отважная.
Благодаря мироздание, так кстати округ лежащее
и занятое очередным воскресением к свету,
за то, что жизнь опять победила смерть неизвестным науке способом,
сказуемое несказанно дополнило подлежащее
неменуемое имён имена призвало к ответу
что стало помню что было забыл
досадно отрадно ладно
взявшись за руки, в горку пошли Джек и Джилл,
давно спевшимся отпетым дуэтом
возглашая высоко надсадно
с детства любимый гимн гимнов:
- Я люблю тебя жизнь и надеюсь...
- Надеюсь? Да я знаю - это взаимно.