Я помню, как она смотрела прямо в мои глаза, пронзая тонкой шпилькой немых вопросов... Выжженный и пряный, сгущался воздух напряженьем пылким, покуда я стоял, сминая нервно края манжет и запонки срывая... Она смотрела – медленно, но верно, такая исключительно живая, отточена почти до совершенства, одарена и шелком, и железом... Она со мной играла – так по-женски, а я не понимал, куда я лезу, она в меня играла, словно в куклы, звала меня то глупеньким, то в гости... И вот, теперь она молчит, как будто все это очень просто, очень просто. Вечерний сквер, обрызганный закатом, игривый ветер, щекотавщий кожу, все это было весело когда-то, все это было так неосторожно, я помню шепот листьев, звон бокалов и в поцелуи собранное счастье... Я чувствовал нас равными богам, но не удержал божественных запястий. И были пальцы – белоснежный мрамор, и черным жгучим ядом были очи. Очередное сердце рваной раной упало на слепые многоточья. Она молчит, нетронутая болью, и смотрит равнодушно, опостыло. Я слишком много помню, много помню. Но это все бессмысленно, поскольку
она забыла.