***
Последний лист протянет мне ладонь:
Мол, что ж, прощай,
На то она и осень,
Что даже в сень напыщенных садов
Немыслимую жертвенность привносит,
Сбивает в стаи птиц и облака,
В любой душе дрожит невнятной трелью;
И вот, нет-нет, да тянется рука
Последний лист
Багряной акварелью,
Как будто кровью,
Взять и повторить,
Чтоб кто-нибудь, больным окинув взглядом
Шедевр в окне,
Воскликнул: «Значит, надо
Ещё дышать, надеяться и жить,
Пока последний лист не отгорел
Там, за окном, в мерцающем тумане…»
И вновь живу
В спасительном обмане
Поющих строк, ведущих за предел
Мне данных лет, давно ушедших рос
И чувств – глухих,
Как лес пропивший леший.
Но лист последний, вновь не облетевший,
Горит –
Меж мной и зовом вечных звёзд.
***
Птичьи сны ночами память мне подтачивают.
Улетаю вслед метелям вить гнездо.
Ах, подушка горяча! Переворачиваю –
И с обратной стороной не повезло:
Деревянные, лесные сны, подрубленные…
Для чего тянулась в небо, шелестя?
Встану. В ночь окно раскрою. Мочат губы мне
Капли приторные южного дождя.
***
Вечной странницей в иноязычной толпе,
Паутиной в заброшенной отчей избе,
Прошлогодней травою на вешней тропе
Жить – сама по себе;
Потерявшейся лошадью в диком лугу,
Безымянной иголкой в огромном стогу,
Водопадом, застывшем в зиме на бегу,
Жить – я тоже могу.
Но не знаю – зачем, и не знаю – куда,
Как летящая прочерком в небе звезда,
Я живу, между пальцев роняя года.
Вот такая беда.
***
Какая грусть, какая злая грусть!
Я видела, как умирал мой друг,
Как он смотрел беспомощно вокруг…
Какая грусть, какая злая грусть.
Я помню вскрик, не помню только – чей.
Как заговор – консилиум врачей.
Я помню лбом стекла внезапный холод
И за окном – толпу деревьев голых.
Какая грусть!
Вчера приснилось вдруг:
Всё тот же парк, и мне навстречу – друг
Живой, идёт, разбрызгивая снег,
Но бел, как лунь, как лунный снег во сне.
Он всё идёт, спешит, и всплеском рук
Зовёт меня – давно ушедший друг.
Он рыжим был – как солнце, как огонь,
Он обжигал, целуя мне ладонь!
Бегу навстречу, но встаёт стена:
Друзей, что были позже, имена,
Семья, работа, званья, ордена,
Толпа деревьев голых у окна –
Пустая чаща отпылавших чувств…
Какая грусть,
какая злая грусть!
***
После стольких утрат – не иначе нам
Как встречаться в раю да в аду.
Ты остался один – неутраченный, –
И на счастие, и на беду.
И глаза у тебя – говорящие,
И слова и поступки – одно.
Жаль, что в жизни всегда Настоящее –
То, что нам оценить не дано.
О любви
Любимый мой, как мало на земле
Любимого – всего, с чем жаждем слиться,
И ввысь взлететь,
И снова повториться –
Любимым – в этой вечной смутной мгле.
Летит листва, печальная, как лица:
Неузнанные, им дано гнездиться
В ничейной придорожной колее.
Любимый мой, меня ли ты любил?
Любил мою любовь, как эхо, отзвук;
А лишь привык – как привыкают воздух
Не замечать, –
Союз наш стал не мил;
В тумане зеркала, и те, молчат,
И эхо гаснет в этой мгле бездонной.
Не привыкать любви блуждать бездомной –
И год, и век, и сто веков подряд
И ждать: что в душах чьих-то вспыхнет свет,
И не листвой – взлетят они, как птицы,
Что вертят ось в небесной колеснице,
Спасая мир от пошлости и бед!
О моём щенке
Две божьи твари – я с моей собакой –
Сидим, обнявшись. Сумерки. Зима.
Наш взгляд на мир как будто одинаков.
Любить другого надо ли ума?
На время отодвинута уборка.
Уют в душе
Важней, чем напоказ.
Во мне собака чтит почти что бога.
Я просто старше в двести с чем-то раз.
На пряники. На трёпки. На прогулки.
На сотни тысяч страхов и обид.
Но что с того? Глухие переулки
За древность разве жалует бандит?
Вся темнота плывёт за окна. В город.
Там божьих тварей – вряд ли и сочтёшь.
У каждой свой на что-то в мире голод.
Нет спроса на предательство и ложь.
Переизбыток этого товара
На бесконечных полках бытия.
От душ чужих привычно ждать удара,
Хотя потёмки даже и своя…
Как мягок мех. Друг другом мы согреты.
Кому – не знаю – больше повезло.
Клубком свернувшись,
в сон плывёт планета,
Даруя Богу веру и тепло.
P.S.
«…Чем больше я узнаю людей,
тем больше я люблю собак…»
Юлиус Фучик
Они друзья – не слуги, не рабы, –
Сподвижники, советники, «жалейки»…
Душе их тесно в пёсьей их шубейке –
Как ангелу-хранителю судьбы,
Что вручена без спроса, в общем, им:
Мол, охраняйте от грехопадений,
От взглядов злых, от всяких нападений,
За чем мы, люди, вовсе не следим:
Мы, только по поверхности скользя
Рассеянно-пустым нередко взглядом,
Не замечаем, кто шагает рядом,
Кого к душе, увы, пускать нельзя,
А мы… Да что без толку говорить:
Ни нюха, ни внимания, ни хватки.
Ведь только пёс нам верен без оглядки,
И нас собакам есть за что винить.
Но любят! – просто так, а не за кость.
Прощают всё – учитесь, мол, земляне,
Живём мы не случайно между вами,
Любой из нас – короткий в доме гость:
Пятнадцать, десять лет… и всё, адью!
И коль хозяин стал добрей немного –
Не зря пустился этот пёс в дорогу
Протаптывать до сердца колею.
Пришельцы, не иначе! – Орион,
Должно быть, пёсья родина извечно.
Они приходят к нам с таких времён,
Каких и нет в названьях человечьих…
Взгляни в глаза своей собаке, где
Горит их жёлтый Сириус, не Солнце;
Всмотрись душой: к другим мирам оконце
Глаза собак – безгрешный взгляд детей!
В тумане
Словно в коконе мягком – в тумане,
Засыпая, шевелится день.
Всё живущее в сети заманит
Ночи крадущаяся тень:
Тишиной поглощаются звуки,
Звёзды, всполохи, птицы, листва,
Размыкаются губы и руки,
Забываются клятвы, слова;
Незаметно пройдешь мимо дома,
Не заметишь, что стал одинок,
Что бредёшь ты в стране незнакомой,
Куда сердцем вписаться не смог;
Что живёшь как во сне ты в тумане
На границе прозренья и лжи,
Что грядущее больше не манит,
За спиной же – одни миражи.
Но куда то же надо стремиться?
Вот и бродишь – покладист и тих,
По прыжкам обезглавленной птицы
Сам себя узнавая в других,
Задевая то ветки, то плечи,
То и локти идущих вперёд.
Словно в коконе род человечий
В непонятнейшем мире живёт.
***
Так сколько ж мне дождей ещё пересчитать,
Уткнувшись лбом в стекло, в сырую полночь лета?
А сколько песен спеть?
Вот снова бьётся эта,
Как птица о стекло, о чёрной ночи гладь.
Пусть спят мои друзья – знакомцы и любимцы
Светящихся дождей, бродячих певчих строк.
Им снятся вечных звёзд таинственные лица –
Бессонные слова несут им свой оброк.
И, может, потому не может тьма вовеки
Мир поглотить, растлить, собой замкнуть исток,
Что свет высоких звёзд гнездится в человеке,
Сливая трепет душ в немеркнущий поток?
***
Нищий, и тот, если встречен он в юности, –
Юность,
Каждое дерево, каждый пустяшный лоскут…
Лотта жена, покидая свой дом, оглянулась –
В столб соляной обратившись векам на тоску.
Где он, твой дом? Где твои повзрослевшие дети?
Где он, твой пес, домовитый мохнатый клубок?
Столб соляной!
От себя никуда нам не деться.
Но и от времени –
Кто уберечься бы смог? Столб соляной?
И сомненьями не обмануться.
Столб соляной – это оборотень от добра.
Гибнут империи. В прошлом уже не проснуться.
Ну, а в грядущем – пора, да нейдет со двора
Столб соляной.
И покуда дожди не подточат
Памяти мёртвой горючие эти пласты, –
Солнце не греет. И розы цветут, кровоточа.
Смех замирает. И счастье тускнеет в горсти.
***
Уже зима. Последний лист дрожит
На голой ветке в смуте заоконной.
Мне снятся внуки. Перечень знакомый:
Алина, Аалы, Джангир, Джамшид,
Валерия и крошка-Ярослав…
И пусть ещё для мира безымянны,
Но правнуки уже вплетают в явь
Присутствие – подобьем божьей манны.
В них все слились и зимы, и лета,
Листать в себе которые устала.
Последний лист играет ярко-алый,
Как осени карминные уста.
Как будто осень тщится сосчитать,
В уме итожа все мои ошибки,
Удачи, взлёты, слёзы и улыбки, –
Подбить черту и наложить печать
Молчания.
Мол, всё уже сбылось
В моей судьбе, такой нежданно длинной,
Ветвями вширь в грядущем разрослось:
Джангир с Джамшидом, Аалы, Алина,
Валерия и крошка Ярослав,
Два правнука, что в мир придут весною, –
Все разных наций, ведь подобно Ною,
Я по судьбе ушла с запасом вплавь, –
Они все – я.
Моя играет кровь
В их жилках, подвигая на свершенья.
Броженье жизни. Лет круговращенье.
Бессмертье. Вечный двигатель – Любовь.
P.S.
Пока стихи писались, жизнью дан
Уже иной расклад движеньем властным:
Два правнука – Мехмет и Метехан
Поправили стихи мои горласто,
Ещё раз в этом мире утвердив
Что лишь Любовь права в любых расчётах,
И что не мы – она предъявит счёт нам:
Какой вплели мы в Гимн её мотив.