По залам музея идя в тишине,
ты вдруг обращаешь вниманье,
что нет никого, кроме деда в пенсне
в огромном и сумрачном зданьи.
Ни мальчика с мамой, ни статного льва,
нет больше: « А он не кусается, ма?"
И нет двух влюблённых за пальмой-цветком,
отставших от группы студентов тайком.
Нет в платье бордовом красивой шатенки,
походкой модельной ушедшей сквозь стенку.
Есть сумрак и только. Он сторож - смотритель.
Ливрею надев на истлевший свой китель,
по вымершим залам идёт монотонно,
шаги отражаются эхом бетонным,
и в черный мешок он кладёт экспонаты,
стирает с полотен задумчиво даты,
знакомые лица и сочные гаммы,
рождая квадраты Малевича в рамах
и лики, подобные тем, что когда-то
навечно застыли в Гуанахуато.
И ты – в старомодных очочках, седой,
в засаленном мятом костюме
стоишь с глупым видом в музее пустом,
одной из пылящихся мумий.
И колокольчиком из небытья
доносится: "Мы закрываемся",
и лязгая цепью, за шаг от тебя
стальной опускается занавес.