На прибрежном холме, огороженном тыном,
Две берёзки росли, но от разных корней.
Подрастали с годами, сплетаясь настырно,
И друг к другу старались прижаться плотней.
Хоть в серёжках весной одинаковых были,
Но кряжистей, могучей казалась одна.
И вдруг поняли все, что друг друга любили,
Что берёзой был муж и берёзой – жена.
В небеса поднимали скрещённые ветки,
Крепко там обнимались, под свист ветерка.
А поодаль росли их любимые детки,
два зелёных несмелых и тонких ростка.
И все четверо пели согласную песню,
Были счастливы, солнца согреты лучом.
О стволах их красивых вдруг стало известно
Мужичку старичку, что себе строил дом.
Приглянулась берёза, звалась что женою,
Статным станом своим - будет ровным бревно -
Повинился мужик пред древесной душою,
Охлупенью ей быть – было враз решено.
Чтоб не помнила зла, подкормил её маслом,
Впряг коня вороного, чтоб тяжесть тащил.
Вдруг на небе стемнело, и солнце угасло:
Малых деток, не видя, конём загубил.
А наутро увидел дед мужа-берёзу,
Тот, как памятник, рядышком с домом стоял,
Пожелтела листва, с веток капали слёзы,
Пядь за пядью он корни свои подвигал.
Продвигался упрямо, где в утреннем свете,
Видел белое тело, что стало нагим,
Нависали над тыном скрипучие ветви,
Будто плакал навзрыд он по детям своим.
Топором замахнулся мужик для острастки,
Только тот соскользнул вдруг по белой коре,
По ноге мужичку рубанул без опаски,
Как заметку оставив о зле и добре.
Долго местный колдун разбирался серьёзно,
И торчащие корни огнём прижигал.
Как во сне колдовском притомилась берёза,
Не цвела, не росла, как совсем не жила.
Только черною ночью от сильного ветра
Человеческим стоном страдала душа,
Заключённая в высохшем чреве, ответа
«В чём она виновата?» просила, шурша.
И в беспамятстве скорбно под ветром качаясь,
Долго шарила веткой, как будто рукой.
А, смущённые совестью, люди печалясь,
От стыда и от страха теряли покой.
Примечание: Охлупень - в деревянной архитектуре бревно с желобом, венчающее крышу. Концы охлупеня нередко завершаются коньком.