Владимир Хохлев
ТИШИНА СОСЕН
***
Когда ты утром обернёшься в облака,
укроешься от пылевых дождей,
пусть верная моя и тёплая рука
твою ладонь согреет, слившись с ней.
Когда ты станешь между звёздами бродить,
и ветром солнечным восторженно дышать,
ночь задремавшую не захочу будить.
И не смогу тебе ничем иным мешать...
Когда мы выпьем молоко луны,
оставив в чашке грустные глазницы,
перескажу тебе космические сны.
И упрошу пред нами небо расступиться.
Тишина сосен
Люблю в тишине сосен писать стихи.
Когда не лают собаки, не кричат петухи,
когда я четко слышу
каждый!
продиктованный слог,
когда из каждой притихшей сосны
молчит Бог.
Тишина неба, воздуха, света.
В тишине — сердце размеренно бьется где-то,
грудь неслышно вдыхает морозный воздух.
В маленьком небе тихо искрят звезды.
Слова сплетаются в стройные предложения,
текут душою, требуют к себе уважения,
на бумагу ложатся, как снег белую.
Кажется, я — в тишине сосен —
главное!
делаю.
***
Ты пришла теплая, лохматая после сна.
Оценила меня, всего осмотрела.
Обошла молча, остановилась у окна…
Постояла и ушла, как мысль – улетела.
Не сказала ничего: ни здравствуй, ни привет.
Не спросила, почему я уже не сплю.
Вошла и вышла. Сразу и «да», и «нет»…
Вот такую по утрам я тебя и люблю!
Христос у храма
Вчера я был до дрожи потрясен,
как будто бы увидел странный сон.
Шел вверх по улице, среди реклам...
вдруг замер... у открытой двери в храм.
Христос сидел на паперти у храма
невидимый, неслышимый... Один.
Визжала за оградой пилорама,
под купою краснеющих рябин.
Сновали суетливые трудяги,
на колокольне строили леса.
Церковные под ветром бились стяги,
и радовались стройке небеса.
Христос сидел, измученный, голодный.
Как после боя. Раненый копьём.
В истерике метался клан вороний,
все этим черным птицам нипочем.
Святыню восстанавливали люди,
разрушенную красной саранчой.
На бронзовом небесном блюде
сверкал восток не гаснущей свечой.
Христос устал, Он был уже не молод,
Он спать хотел, но было не до сна.
Сквозь человечий, равнодушный холод
светила в души Вечная весна.
***
Когда ты не рядом, нам просто надо
общаться между собой
с помощью пересечения взглядов.
Где-нибудь над землей.
Представь, что в одно мгновение
мы смотрим в единую точку,
К примеру, в точку свечения.
звезды, засиявшей в ночь ту.
И так, по линиям взглядов
привет отправляем друг другу.
И нам никаких не надо
ни номеров, ни трубок.
***
Деревья…
рождаются слабыми,
тонкими.
С прозрачными ладонями,
подвижными головёнками.
Обрастают кожицей,
шершавой кожурой.
Вверх обращают рожицы,
занятые игрой.
Ласкают небо ветками,
щекочут, смеются.
Сеют желудями-детками,
с ветром бьются...
Склоняются, уставшие,
лопаются корой.
Богатыри вчерашние
теряют строй.
Ломаются пальцы,
локти, предплечья.
В последнем танце
сжимаются плечи.
Ноги дрожат, колени трясутся.
Подошвами безжалостно мнутся
листья, сорванные за день.
Рушатся деревья, на мир глядя
С чистыми взорами,
как в детстве...
Рушатся деревья...
С людьми вместе.
Питер
Из точки зенита –
шпили сходятся в точку.
Из точки зенита
фасадов не разобрать.
В точку зенита
я поднимаюсь ночью
Белой... Любить.
И снова любить - не спать.
Это пространство –
конус, упёртый в небо.
Время спиралью
свернуто над Невой.
Снова я там,
где когда-то давно не был.
Город плывет
парусом над мостовой.
Нить горизонта –
кромка земного блюдца.
Небо лежит,
крыш, касаясь домов.
Волны в гранит
как ветры в созвездия бьются...
Питер – рожденье ума –
иго многих умов.
Морозным утром
Я люблю по утрам выходить на мороз
в белый мир, ослепительный, чистый до слез,
под застывшую крону прозрачных небес,
в ледяной и искрящийся лес.
Солнце бьёт с одного горизонта в другой,
проникая лучами в торжественный строй
сосен северных с золотом в белом,
припорошенных утренним снегом.
Я иду целиною, дорожку торю,
о насущем сегодня с собой говорю.
На плечо серебристая сыплет мука.
Крестит мир чистым знаменьем
Божья рука.
***
После ГУЛАГа, после расстрелов,
после террора и беспредела,
после Освенцима, после Хатыни,
после доносов и пули в затылок,
после немецких газовых камер,
после того, как весь мир замер,
после одиннадцатого сентября…
После российского октября.
После убийства всех в Нагасаки,
после химических взрывов в Ираке,
после холодной блокадной зимы,
после секретных лучей на умы.
После бомбежек НАТО Балкан,
после вторжения в Афганистан,
после расстрела царской семьи…
После терактов, после крови.
Вправе ли мы говорить о любви?
Не потому
Не потому что я люблю капель,
хотя люблю, конечно, жду апрель,
и, вместо шапки надевая шляпу,
гулять иду в февральскую метель.
Я не сказал, что не люблю читать.
Люблю! Когда ложусь в кровать,
читаю и стихи, и прозу,
чтоб после мягко-мягко засыпать,
душе удобную задавши позу.
Не потому что греческим загаром
готов я жертвовать, и жертвую омаром,
которого мне подали б на стол.
Я в русской бане раскаляюсь паром
и отдыхаю телом на все сто.
Не то, что я не уважаю ночь!
Её я уважаю, но не прочь
проснуться, как возможно рано,
лень силой воли превозмочь
И на зарядку встать с дивана…
Не то что я не знаю, что старею.
Конечно, знаю… Дрябну и лысею,
с трудом несу на свой этаж пальто.
Оно на плечи давит и на шею...
Дверь мне открыл бы,
хоть бы кто!
***
Сквозь дебри туч,
решетки голых веток
небесный, тонкий луч
пробился... Зорок, меток.
Ударил, у сарая в блюдце -
след грозы. Сломался,
не желая гнуться,
к стеклу оконному прижался.
Прошел через стекло,
вспугнул пылинок рой,
отдал свое тепло,
стоявшей за свечой
Иконе Богоматери с Младенцем.
Сверкнул на ликах... Белым полотенцем
с узором рукодельным по углам
была икона убрана. Кругам,
из золота вокруг голов
Свет невечерний будущих миров
луч передал и медленно потух.
На солнечный закат заголосил петух.
***
Я вижу фиолетовый закат,
и подо льдом мерцающие тени.
Не громко меж собою говорят
сюжеты ненавязчивых сомнений.
Над сонным озером скользит луна.
По небосклону, как по снежной горке.
Вечнозелёная стоит сосна
на облысевшем осенью пригорке.
Серебряный бликует поясок
на талии, такой упруго-гибкой...
И слышится весёлый голосок,
задорно спорящий с унылой скрипкой.
***
Цвета нет, деревья плоски,
Красит серебром луна
Две бегущие полоски
От платформы полотна.
Звуков нет, лишь лай собачий
Будит тишину окрест,
Голову в сиянье прячет
Разметавший руки крест.
Звезды смотрят друг на друга
В неба черной глубине.
Борозда ночного плуга -
Млечный путь в упругом сне.
Над деревней Бог хлопочет,
Льет серебряный покой
В душу каждому, кто хочет
Жизни чистой и простой.
***
Люблю это небо и даль нараспашку,
Люблю эту землю, рассветы над ней.
С утра надеваю льняную рубашку
И мчусь на простор необъятных полей.
Там пчелы жужжат и качаются травы,
И льётся с небес вдохновляющий свет.
Там царствуют чистые, ясные нравы,
А смерти - ни места, ни времени нет.
Люблю этот лес, где мохнатые ели
И грустные ивы со мной говорят.
Где сердце поёт, где от счастья хмелею,
Где ветер, играющий кудрями - брат.
Люблю это водное зеркало глади,
В котором, качаясь, плывут облака,
В котором не раз, удовольствия ради,
Озёрной волною играла рука.
Там резвые стайки серебряных рыбок
Пугались упругих ударов весла...
Там утром туман неподвижен и зыбок,
Там мне открывались азы ремесла.
Двое
Непокрытая голова,
золотая копна волос.
Не озвученные слова,
без ответа немой вопрос.
Взгляды бродят из глаз в глаза -
нам никак их не отвести.
В тишине ревут тормоза -
загораживаем пути.
Мы как вкопанные с тобой,
ничего не видим вокруг.
И у каждого над головой
золотого сияния круг.
***
В мире ужасная теснота.
Бритву не просунуть телами между.
Как в переполненном автобусе
приходится выдыхать,
чтобы втиснуться и не порвать одежду.
Идём по жизни, всеми стеснённые,
со всех сторон, снизу и сверху,
С первого вздоха, крика, с пелёнок
рёбрами чувствуем мира тёрку.
Работаем плечами, иногда локтями,
боремся за пространство мысли и жизни.
Бьемся, зубами скрипим, костями,
рвемся душой к небесной отчизне.
Влетаем в стекло безумной мушкой,
давим на гумус, как шляпки грибов.
Проходим через игольное ушко,
как не верблюды и без горбов,
Узкой щелочкой рождаемся обратно,
Кричим от боли, кожу сдирая,
Суетный мир покидаем азартно…
И замираем в просторах рая.
***
Бескрайнего простора небеса
раскинулись у нас над головами.
Слились над нами наши голоса,
заполнив небо главными словами…
Слова взлетают клином над землей,
слова парят, не зная притяженья,
И каждый звук, произнесенный мной,
в твоем находит слове отраженье.
Слились над нами наши голоса,
слова любви в один могучий звук.
Так два в одном ушли на небеса,
оставив на земле сплетенье рук.
В итоге
Тяжёлый день висит на волоске,
ещё немного и канет в лету.
Навязчиво пульсирует в виске
тупая боль, невидимая свету.
Весомой плотью сокрушенный дух,
cознание без ярких озарений,
забитый шумом утонченный слух,
и сердце без внезапных откровений.
Я целый день искал упругих строк,
cплетал слова, не смея повторяться.
Азартный и раскованный игрок
я так и не сумел ни в чем признаться.
***
Вьюга проникает через трещины,
Вьется под стропилами, в трубе…
В доме разговаривают женщины –
Главные в моей судьбе.
Ветер дребезжит оконной рамою,
Мне стекло давно бы закрепить…
Сердце с зарубцованною раною
Не умеет жить и не любить.
Снег засыпал сад в одно мгновение,
Валиком намелся на крыльце.
Напрягаю душу, слух и зрение
С сонною улыбкой на лице.
Городские сумерки
Сосулек борода, свет заслоняя окон,
теряет свой убор - мороза седину.
Сворачивает день предсумеречный кокон
и звук, пропавший в нём не породит волну.
Застыли провода, как нити паутины,
опутали собой замёрзшие дома.
В окошке чердака смолк говор голубиный,
и снова сеет снег над городом зима.
Свивают фонари весёлые цепочки,
прозрачные огни втекают в небеса.
И снова слышу я "сигнальные звоночки",
и где-то над землей твердеют голоса.
***
Отковать небесный свод,
сдуть мехи, залить очаг.
По распев упругих вод
приложить к земле рычаг.
Поднатужиться... На вздохе
двинуть время в новый срок.
Звезды - мусорные крохи
веником собрать в совок.
Месяц закатить за ставню,
распахнуть зарю пошире.
Обозначить синей далью
грани дня в безмерном мире.
Выгнать солнце из-за леса,
через облака катнуть.
Тени чёрного навеса
с мест насиженных спихнуть.
Подогреть на газе чаю,
душ ласкающий принять,
разогнать сомнений стаю...
И... рабочий день начать.
***
Когда над миром протрубит вечерний рог,
и люд уставший, отложив свои заботы,
спешит к метро, летит домой с работы,
за миром зорко наблюдает Бог.
Он видит все! Умы людей насквозь
просвечивает, на престоле сидя,
прозрачною водой просачиваясь сквозь
ткань душ... Его никто не видит.
Он знает чистые сердца, готовые принять
Его всё побеждающие светы,
Подвижников, способных исполнять
без ропота библейские заветы.
Таких Он бережет от неудач,
на «узкий путь» выводит постепенно.
Такими круг решается задач
глобальных... Эволюции Вселенной.
Когда утихнет звон вечерних блюд
и сон охватит тёмные кварталы,
мастеровитый, просвещённый люд
пройдет через священные порталы.
И заработают искусные станки,
закрутятся бесскрипные колеса.
И под бодрящие сигнальные звонки
раскурится поэтом папироса.
Разбуженные медные шмели
расставят звезды по небесной ткани,
чтоб освещались в мастерских земли
дела ночные до рассветной рани...
Когда призывы утреннего рога
разбудят снова помыслы дневные,
и выйдут дворники на мостовые,
мир обновлённый будет славить Бога.
***
Любимая, не может в этом мире
жестокость победить любовь.
Расстроится струна на лире,
но песня возродится вновь.
Ведь песне, как любви, не страшен ропот
злых голосов, холодный взгляд очей.
Сквозь шум толпы, её жестокий хохот,
услышишь ты напев души моей.
Услышишь и поверишь верной лире.
Услышишь и обрадуешься вновь.
И вспомнишь, что жестокость в мире
вовек не сможет победить любовь!
Колыма
Квадратное небо и звезды без счета.
Давно бы на дно провалилось оно,
И лишь переплеты железных решеток
Его не пускают в окно.
В. Т. Шаламов «Колымские тетради»
Зима. Лагерь. За пятьдесят.
В воздух вмерзает плевок.
Длинный, дырявый в углах барак.
Примёрзший к доске висок.
Печка потухла, дневальный спит,
Близится ночь к концу.
Глаз у зэка навсегда закрыт,
Смерть прилипла к лицу.
Он доходил, сох от тоски,
Голода и труда.
Жилы до боли тянул руки,
Снилась ему еда.
Чувства растратил, все потерял.
В лагере ни к чему
Чувствовать, ждать. Он это знал.
Никто не писал ему.
Или писал, но вертухай
Письма вскрывал, читал.
Зэк перед смертью видел рай –
Светлый, лучистый овал.
Умер. Какая-то миллионная часть
От населенья страны.
Ботинки его, одежду продать
Можно за полцены.
Чтобы живым купить табаку,
Хлеба, а может, сгущёнки.
Как выжить не волку на этом веку,
Если соседи волки?
Днем пронесли через арку ворот,
Зарыли в мёрзлой земле…
В это же время рябой урод
Трубку курил в Кремле.
***
Я вышел в сад...
Прохладно,
дует ветер.
Вся в белых точках-лепестках
земля.
Кому теперь я нужен?
В этом свете?
Зачем искал?
У скал?
Бежал в поля?
Зима сменилась
мокрою весною.
Уж, пахнет летом,
шепчутся ручьи.
Махнул им
поседевшей головою.
Дню приказал:
"Идешь - иди!
Молчи."
Тревожит время
часовые стрелки.
Зачем тревожит?
Некуда спешить.
Была, ушла
жизнь -
колесо для белки.
Мне незачем теперь
Её крутить.
***
Земля качалась под ногой,
продавливалась твердь,
когда решил, совсем нагой,
за веру умереть.
Когда завеса сорвалась,
тряхнуло небеса.
Когда немногие из нас,
услышав голоса,
На землю пали...
Дождь пошел,
Расколот громом миг…
Тогда распятым вдруг нашел,
но от Него не отошел
скорбящий Бог-старик.
***
Я шел по пустыне, через пески,
Солнце нещадно жгло виски,
Под треснувшими губами
Я молча скрипел зубами.
Я плыл через реку, на пороги,
Холод воды сковывал ноги,
Волны захлестывали с головой,
Теченьем сбивало с пути по прямой.
Я пробирался сквозь дебри тайги,
Ночью, когда не видать ни зги.
Колкие ели били в глаза,
Над головою гремела гроза.
Я поднимался на горный хребет,
Встречая холодный, утренний свет.
Груз перехода тянул вниз,
Но я шел вперед, вверх, на карниз.
Я парусом правил, бризы ловя,
Я землю искал, но исчезла земля.
Брызги солили мое лицо,
Руки теряли штурвала кольцо.
Я мерз на торосах, под снегом спал,
Мне северный ветер в грудь хлестал,
Далекие звезды не слали тепла,
Сознанье ковала холодная мгла.
Я падал без сил, но силы искал.
В ущелья, срываясь с коварных скал,
Я в клочья одежды свои изодрал,
По несколько суток я голодал.
Я полз, когда не мог идти,
Я шел, чтобы Тебя найти.
Бред лихорадки меня жег…
Но найти я Тебя смог!
Когда же горячим лбом своим
Я приложился к коленям Твоим,
Тихо, сквозь губы, сказал про себя:
Я даром получил Тебя!
***
Из времени выпал. Стою.
Внешне - без дела.
Душу - забытую миром - свою
вывел из тела.
Какие-то звуки, голоса...
Не пробивают.
Вижу разверстые небеса.
Контуры рая.
Струи жизни - как дождь -
моют душу.
Любви и веры жесткая мощь
мысли сушит.
Под ногами уже не земля...
Воздухи, ветры.
Я - как будто - уже не я.
Незаметный.
Растворяюсь, теку... Куда?
Ходом тайным.
Льет сухая в глаза вода
утром ранним.
Еду
Руки деревьев взметнулись к небу
В скорбной молитве о мире злом.
Вечер молчит. Медленно еду
в свой недостроенный дом.
Дорога стрелой ранит небо
Кровь капает с облаков.
Ели и сосны просят хлеба -
Любви и милости. Скоро Покров.
Снег снизойдёт, утеплит землю.
Согреет деревья, руки отбелит.
Ветер осенний стих. Дремлет.
Листья на почву уже не стелет.
Мелкие лужицы льдом скованы,
Воздух прозрачен до рези в глазах.
Мечты и помыслы - все сломаны.
Красная на рукаве слеза.
Шины шуршат, пищат как мыши.
Радио "Эрмитаж" гоняет джаз.
В люди я шел... И кажется вышел.
Можно об этом новый рассказ.
Но для чего? Кто его прочтет?
Кому интересны чужие победы?
Машину несет по дороге, несет...
К Вечности медленно, быстро еду.
Нежный снег
Нежный снег ласкает город -
крыши, стены, тротуары.
Белой ниточкой на провод
липнет и щекочет фары.
Пляшет у столбов фонарных,
в окна весело смеётся,
на скамейках у парадных
отдохнув, позёмкой вьется.
Снег стремится лечь на плечи,
белым выкрасить ботинки.
Люди радуются встрече -
ловят хрупкие снежинки.
Нужно снегу, чтоб под пухом
мир заснул и тихо спал,
чтоб над каждым детским ухом
Ангел сказку рассказал.
Нежный снег ласкает город,
любит добрых – добрый сам.
А недобрым сыплет в ворот,
бьет по щекам и ушам.
***
Я ухожу сегодня… До свиданья.
Пора, пора… настал и мой черёд.
Осенний мир в период увяданья
в далекий путь настойчиво зовет.
Я шею обмотаю шарфом этим
и зонтик – что в углу – возьму с собой.
Уйду за полночь, или на рассвете,
влекомый переменною судьбой.
Коротким станет наше расставанье…
Разлука будет долгой, извини.
Когда в клубок смотаю расстоянья
и пред тобой предстану – обними.
От поцелуя тёплыми губами
я вздрогну и от дум своих очнусь…
Меня ты обовьешь руками,
когда я вдруг из воздуха соткусь.