Новый день, как ушат воды.
Бьёт в глаза краснота зари,
и болезненный голос бдит
из трясин будильника.
Утром крестишь холодный лоб
из-под крана, на эшафот
электрички, как Искариот
на осину, взбираешься.
Календарь тебе лотереей:
всё не бинго, а лишь потери.
От героев Гипербореи -
только серость лица.
Тащишь якорь по суше лет,
от забора себе на обед
роешь яму, покуда свет
не замажет почвой.
По "хочу" Адрастеи-дуры
замыкая круг квадратуры,
приползаешь домой, понуро
зарываясь в вечер.
Все друзья, что по лавкам свитой,
говорят, что по горло сыты,
и по барам идут, как в сито.
Без тебя, конечно.
Вот и силишься ущипнуть
рукой руку да пяткой грудь,
да за ухо себя вытянуть,
да во чисто поле.
Мажешь краски, точишь ножи,
мыслишь: нет, не сносить головы
без искусства; не зная стыд,
примеряй-ка сбрую.
Но ни пашню пахать, ни петь
вдохновенной лире песнь,
ни горшка не стачать, невесть
зачем нужного.
Буквы складываешь, как дрова.
Ждёшь - и жжёшь на словах слова.
Хоть бы жар от такого костра,
да не тут-то было.
Обжигает ознобом пар.
(Шапка летом - медаль ворам).
Хоть костра другим и не дам,
но и сам замёрзну.
Только помни, башкой подушку
затыкая, как рот ненужный,
что недолга судьба избушки
к лесу задом.
Подперев запятую точкой,
собирай лучше скарб в совочек,
неси брёвна свои на субботник:
не огонь, так польза.
Лучше быть, как Паньгу - всеми,
как Кадмон, разбросавший семя,
и стоять, образуя стену.
Ненадписанную.