К Петровне нежданно-негаданно приехала из города дочь, да не одна – с мужем. Зять имел галстук, шляпу, бородку клинышком и разговаривал по-городскому, то есть умно и непонятно. Петровна скупой никогда не была, рецепт забористой бражки переняла ещё от матери, потому встречу отмечали, как полагается. Пришли старшие сыновья с жёнами, тётки, дядья и прочая родня, близкая и дальняя. Бражка и впрямь была хороша - зять, оставшись через часок-другой без галстука и шляпы, оказался вовсе не таким загадочным и заговорил, как все нормальные люди.
Гулянка удалась на славу. Было уже далеко за полночь, когда жёны потащили осоловевших мужиков по домам. Петровна постелила молодым в горнице, сама же устроилась в кухоньке. Сквозь сон она слышала, как зять не вполне трезвым, а потому громким голосом чего-то требовал, на что дочь раздражённо отвечала «Был да вышел!» и «Уж потерпи до дома!» Сути требований Петровна не уловила, потому что слово было городским, то есть совсем незнакомым.
Утром, хлопоча по хозяйству, Петровна обдумывала услышанное слово. Не хотелось ударить лицом в грязь перед городским зятем. Чего ему было надо? Наконец, не выдержав, она окликнула соседку, кормившую кур во дворе: «Марея, слышь-ка, спросить хочу…», – соседка была моложе и наверняка где-нибудь слышала непонятное слово.
– Чего, тёть Надь? Слышала, славно вы вчера гуляли, весело...
– Ой, да уж погуляли. Упились мужики, ну это как водится. А мне забота: зять-от всю ночь от Светки какого-то сексу требовал. Не дала - знать, кончился, аль из городу взять забыли. Спят сейчас, а я вот в думках: ну как опять запросит, а взять где? Что хоть это...
Не договорив, она в недоумении уставилась на Марию, которая, выронив миску с остатками корма, сначала покраснела и закрылась ладонями, давясь смехом, а потом и вовсе в голос захохотала. Отсмеявшись, соседка смущённо сказала:
– Тёть Надь, ты извини, но тебе ли спрашивать? Ты же троих родила, поди, не от непорочного зачатия… Вот это оно самое и есть, слово-то.
Соседка уже зашла в дом, а Петровна всё стояла в каком-то оцепенении и бормотала: «Батюшки, вот стыд-то! и правда, как это мы – и слова не знали, а вот сподобились… Эх, жизня!»