Виолетта Баша любит одно произведение и часто постит его на форумы,
вот оно.
В МОЕЙ РАСТЕРЗАННОЙ СТРАНЕ
ДАНИИЛУ ХАРМСУ
В широких шляпах, длинных пиджаках,
С тетрадями своих стихотворений,
Давным-давно рассыпались вы в прах,
Как ветки облетевшие сирени…
Николай Заболоцкий
23 августа 1941 года Даниил Хармс вышел из дома и был арестован
В тюрьме он попал в психушку
Умер в «Крестах» от голода и истощения 2 февраля 1942 года в блокадном Ленинграде
Я не имею больше власти
В моей растерзанной стране
С пером своим наедине
Кричать сквозь смех,
Сгорать от страсти,
Писать шрапнелью по стене
«Крестов». В безумье впасть. И
Уйти с презреньем к этой власти
В блокадный лед, в кровавый снег.
Судьбой юродивых на плахе
Венозной рифмой строк скупых
Чертить свой оголенный стих
Сурьмой столетий по бумаге,
Свинцом отмерены часы:
До февраля тянулся август…
Сам Берия - кремлевский Аргус
Генералиссимуса - прахом
На беспристрастные весы
Истории уложит даты.
… чеканен век как шаг солдата…
Итак, тема есть.
Сначала немного о произведении Баша.
Во-первых, надо уточнить, что начальная строка,
а значит самая заметная строка, принадлежит вовсе
не Баша, а самому Даниилу Хармсу.
Есть у него стихотворение “СТРАСТЬ”
написанное в 33 году,
оно начинается именно так,
“Я не имею больше власти
таить в себе любовные страсти.”
Коготок увяз, всей птичке пропасть.
Украв строку, Баша украла и рифму к ней,
Во-вторых, легенда о том что Хармс пошел за хлебом,
да и сгинул, давно опровергнута, например его женой
Мариной Малич, (о ее удивительной судьбе расскажу особо),
и мы читаем в ее мемуарах.
“Я пошла открывать дверь.
На лестнице стояли три маленьких странных типа.
Они искали его.
Я сказала, кажется:
— Он пошел за хлебом.
Они сказали:
— Хорошо. Мы его подождем.
Я вернулась в комнату, говорю:
— Я не знаю, что делать...
Мы выглянули в окно. Внизу стоял автомобиль.
И у нас не было сомнений, что это за ним.
Пришлось открыть дверь. Они сейчас же грубо, страшно грубо ворвались и схватили его. И стали уводить.
Я говорю:
— Берите меня, меня! Меня тоже берите.
Они сказали:
— Ну пусть, пусть она идет.
Он дрожал. Это было совершенно ужасно.
Под конвоем мы спустились по лестнице.
Они пихнули его в машину. Потом затолкнули меня.
Мы оба тряслись. Это был кошмар.
Мы доехали до Большого Дома. Они оставили автомобиль не у самого подъезда,
а поодаль от него, чтобы люди не видели, что его ведут. И надо было пройти
еще сколько-то шагов. Они крепко-крепко держали Даню, но в то же время
делали вид, что он идет сам.
Мы вошли в какую-то приемную. Тут двое его рванули, и я осталась одна.
Мы только успели посмотреть друг на друга.
Больше я его никогда не видела.”
В-третьих, сообщая что Хармс умер от голода и истощения,
(вообще-то голодные всегда истощены), Баша как бы,
ставит это в упрек власти, лично Сталину, лично Берия,
злодеям морившим голодом великого поэта.
Но...Хочу напомнить что речь идет о блокадном Ленинграде,
где от голода люди уже едят людей, о феврале 42 года,
признанном самым смертоносным месяцем блокады.
Надо честно признать, что в Ленинграде хватало проблем,
кроме как заботиться об арестованных сумасшедших антисоветчиках...
Еще скажу пару слов, о произведении Баша, как о стихе.
Как это “кричать сквозь смех”? Кто нибудь пробовал?
Как можно писать шрапнелью по стене тюрьмы,
Если сидишь в камере этой тюрьмы?
Причем, если стихотворение начинается - я не имею больше
власти, значит раньше у Хармса была эта власть - писать шрапнелью по стене?
Далее, сказано, “ в безумье впасть”, но позвольте, хочу напомнить,
что Хармс “закосил под дурака” по банальной и прозаической причине,
чтобы не идти в армию.
Далее, читая следующую строфу, поднимаем вечный вопрос, кто на ком стоял?
"Судьбой юродивых на плахе
Венозной рифмой строк скупых
Чертить свой оголенный стих
Сурьмой столетий по бумаге,"
Любопытно бы узнать, чем же все таки Л.Г,
в представлении Баша, чертит упомянутый оголенный стих,
( причем Баша подчеркивает, что стих именно свой, а не чей то еще),
“венозной рифмой” чертит или все таки “сурьмой столетий”?
Кстати, а при чем здесь сурьма, простой серебристый металл?
Тайны, тайны, всё тайны...
Далее дежурная либеральная мантра, в сторону злобных коммуняк Сталина-Берия,
и в результате, чеканен век как шаг солдата...
И этого образа я не осилил. Чем отличается чеканный век от нечеканного,
я не представляю...
Ну и довольно о Баша, поговорим о самом Данииле Хармсе.
В качестве вступления - Харм, harm – англ. вредить, вред.
Сначала о его безумии.
Цитаты из воспоминаний знавших его людей.
"Хармс не очень-то любил детей, и отзывался о них очень нелестно. «Травить детей
жестоко, но ведь надо же с ними что-то делать». Персонаж одного из его рассказов
предлагал сбрасывать детей в яму, забрасывая сверху известью. При этом он
говорил, что «склонность к детям» почти то же самое, что склонность к зародышу,
а это почти то же, что склонность к испражнениям. Сам поэт говорил: «Я всегда
ухожу оттудова, где есть дети». При этом он писал прекрасные стихи для детей,
и дети его любили. Он часто выступал в пионерских лагерях, и дети, завороженно
слушавшие его стихи, потом шли за ним следом."
"Даниил Хармс любил розыгрыши. Он всегда их тщательно готовил. Однажды Хармс
пришел в гости и стал при дамах неожиданно снимать штаны. Все ахнули. Но
оказалось, что под снимаемыми брюки были еще одни, которые он надел заранее —
ему было интересно увидеть, как отреагируют на этот шокирующий поступок
окружающие."
"У Даниила Хармса были некоторые привычки, которые могли шокировать окружающих.
Например, он очень любил совершенно голым подходить к окну и подолгу стоять у
него. Иногда эти выходки заканчивались звонками бдительных соседей в милицию.
На эти жалобы поэт возмущался: «Что приятнее взору: старуха в одной рубашке
или молодой человек, совершенно голый? И кому в своем виде непозволительно
показаться перед людьми?»
"Хармс в 1924 году, тогда ему было 19 лет, «с приятелями ходил ночью по Невскому,
вырядившись под футуристов в цилиндрах с диванными валиками под мышкой,
лазал на фонари и т. п.».
Его одноклассница, H. В. Соловьева-Дурдина, вспоминала, что видела его на Невском
проспекте «в невообразимом костюме с большим искусственным цветком,
прикрепленным сзади на странного вида кофте»
«Он выдумал, что во дворе стоит кукла, что ли, кукла-статуя его старушки, около
его двери. Каждый раз, подходя к своей двери, он здоровался с ней по-немецки:
''Гутен таг, мютерхен!'' А уходя, прощался: ''Ауфвидерзейн, мютерхен!'' — в
зависимости от времени дня. Непременно по-немецки. Вы же знаете, что он окончил
Петершуле?.. Потом он решил, что эта старушка уже умерла, и они с Введенским
там же во дворе ее похоронили. Взяли ящичек, сделали вид, что ее туда кладут,
и зарыли. Все это была игра».
"Хармс всегда очень эксцентрично одевался. В середине 20-х годов он пришел к
своим знакомым в новом костюме, один из лацканов которого был намного длиннее
другого. На вопрос, почему так сшит костюм, Хармс невозмутимо ответил: «Я так
велел портному, мне так понравилось». Впрочем, в следующий раз лацкан был уже
им отрезан («Он мне надоел», — объяснил Хармс)."
«Дома у Хармса главной мебелью был сундук, обклеенный эксцентричными вырезками
из журналов, главным образом голыми женщинами. Дома Хармс и его жена Марина,
очень воспитанная светская женщина, зимой и летом ходили голыми».
«Он всегда одевался странно: пиджак, сшитый специально для него каким-то портным,
у шеи неизменно чистый воротничок, гольфы, гетры. Никто такую одежду не носил,
а он всегда ходил в этом виде. Непременно с большой длинной трубкой во рту.
Он и на ходу курил. В руке — палка. На пальце большое кольцо с камнем,
сибирский камень, по-моему, желтый. Высокий, хотя немного сутулился. У него
был тик. Он как-то очень быстро подносил обе руки, — вернее, два указательных
пальца, сложенных домиком, к носу, издавая такой звук, будто откашливался,
и при этом слегка наклонялся и притоптывал правой ногой, быстро-быстро."
"Видимо, для детей в этом его облике было что-то очень интересное, и они за ним бегали. Им страшно нравилось, как он одет, как ходит, как вдруг останавливается. Но они бывали и жестоки, — кидали в него камнями. Он не обращал на их выходки никакого внимания, был совершенно невозмутим. Шел себе и шел. И на взгляды взрослых тоже не реагировал никак».
«Всю жизнь он не мог терпеть детей. Просто не выносил их. Для него они были — тьфу, дрянь какая-то. Его нелюбовь к детям доходила до ненависти. И эта ненависть получала выход в том, что он делал для детей. Но вот парадокс: ненавидя их, он имел у них сумасшедший успех. Они прямо-таки умирали от хохота, когда он выступал перед ними».
«1928 год. Невский проспект. Воскресный вечер. На тротуаре не протолкаться. И вдруг раздались резкие автомобильные гудки, будто бы пьяный шофер свернул с мостовой прямо в толпу. Гулявшие рассыпались в разные стороны. Но никакого автомобиля не было. На опустевшем тротуаре фланировала небольшая группа очень молодых людей. Среди них выделялся самый высокий, долговязый, с весьма серьезным лицом и с тросточкой, увенчанной старинным автомобильным клаксоном с резиновой черной ''грушей''. Он невозмутимо шагал с дымящейся трубкой в зубах, в коротких штанах с пуговичками пониже колен, в серых шерстяных чулках, в черных ботинках. В клетчатом пиджаке. Шею подпирал белоснежный твердый воротничок с детским шелковым бантом. Голову молодого человека украшала пилотка с «ослиными ушами» из материи. Это и был уже овеянный легендами Даниил Хармс! Он же Чармс! Шардам! Я. Баш! Дандам! Писатель Колпаков! Карл Иванович Шустерман! Иван Топорышкин, Анатолий Сушко, Гармониус и прочие...»
“У нас уже были такие отношения, что когда я, например, возвращалась с работы, я не сразу входила, — я приходила и стучалась в дверь. Я просто знала, что у него там кто-то есть, и чтобы не устраивать скандал, раньше чем войти стучала.
Он отвечал:
— Подожди минут десять...
Или:
— Приди минут через пятнадцать.
Я говорила:
— Хорошо, я пойду что-нибудь куплю...
У меня уже не было ни сильного чувства, ни даже жалости к себе.”
( а это из воспоминаний его жены Марины Малич)
А это его афоризмы и мысли.
С улицы слышен противный крик мальчишек. Я лежу и выдумываю им казнь. Больше всего мне нравится напустить на них столбняк, чтобы они вдруг перестали двигаться. Родители растаскивают их по домам. Они лежат в своих кроватках и не могут даже есть, потому что у них не открываются рты. Их питают искусственно. Через неделю столбняк проходит, но дети так слабы, что еще целый месяц должны пролежать в постелях. Потом они начинают постепенно выздоравливать, но я напускаю на них второй столбняк, и они все околевают.
* * *
Травить детей — это жестоко. Но что-нибудь ведь надо же с ними делать!
* * *
Я не люблю детей, стариков, старух и благоразумных пожилых.
* * *
Мне дано все, чтобы жить возвышенной жизнью. А я гибну в лени, разврате и мечтании.
* * *
Телефон у меня простой — 32—08. Запоминается легко: тридцать два зуба и восемь пальцев.
* * *
Послушайте, друзья! Нельзя же в самом деле передо мной так преклоняться. Я такой же, как и вы все, только лучше.
* * *
Почему, почему я лучше всех?
* * *
Я вот, например, не тычу всем в глаза, что обладаю, мол, колоссальным умом. У меня есть все данные считать себя великим человеком. Да, впрочем, я себя таким и считаю.
* * *
Я хочу быть в жизни тем же, чем Лобачевский был в геометрии.
* * *
И каждый день мои пороки с утра нахально начинаются.
* * *
Создай себе позу и имей характер выдержать ее. Когда-то у меня была поза индейца, потом Шерлока Холмса, потом йога, а теперь раздражительного неврастеника. Последнюю позу я бы не хотел удерживать за собой. Надо выдумать новую позу.
* * *
Ах, иметь бы лакея, который в шею бы выставлял непрошеных гостей!
* * *
Когда кто-нибудь переезжает в Москву, я, ленинградский патриот, воспринимаю это как личное оскорбление.
* * *
Я и есть мир. Но мир — это не я.
* * *
То, что другим дается с трудом, мне дается с легкостью! Я даже летать умею. Но об этом рассказывать не буду, потому что все равно никто не поверит.
* * *
На меня почему-то все глядят с удивлением. Что бы я ни сделал, все находят, что это удивительно. А ведь я даже и не стараюсь. Все само собой получается.
* * *
Я не считаю себя особенно умным человеком и все таки должен сказать, что я умнее всех. Может быть, на Марсе есть и умнее меня, но на земле не знаю.
* * *
Я был наиболее счастлив, когда у меня отняли перо и бумагу и запретили что-либо делать. У меня не было тревоги, что я не делаю чего-то по своей вине. Совесть была спокойна, и я был счастлив. Это было, когда я сидел в тюрьме. Но если бы меня спросили, не хочу ли я опять туда или в положение, подобное тюрьме, я сказал бы: нет, не хочу. Человек видит в своем деле спасение, и потому он должен постоянно заниматься своим делом, чтобы быть счастливым. Только вера в успешность своего дела приносит счастье. Сейчас должен быть счастлив Заболоцкий.
****
Комментировать все это сложно, однако отчего-то вспоминается эпиграмма Валентина Гафта, посвещённая актеру Валентину Никулину,
"Он странный, будешь странным тоже,
Коль странность у тебя на роже,
Но иногда бывает так, и очень странный и дурак."
Оставим эмоции, посмотрим факты.
1 сентября 1939 года Германия напала на Польшу, Франция и Англия объявили Германии войну, которая в последствии назовут Второй Мировой.
Предусмотрительный Хармс, словно предугадывая развитие событий, решает симулировать сумасшествие и пишет заявление в Литфонд с просьбой о помощи в связи с психическим заболеванием.
22 сентября правление Ленинградского отделения Литфонда рассматривает это заявление и удовлетворяет его. Принято решение об устройстве писателя в стационар, а
также о выдаче ему в качестве «пособия по нуждаемости» 500 рублей.
17 сентября Красная Армия вошла в Польшу, а 29 сентября Хармс ложится в нервно-психиатрический диспансер Василеостровского района,по адресу 12-я линия Васильевского острова, 39.
Там ему ставят спасительный диагноз «шизофрения». В заключении о выписке сказано,
«За время пребывания отмечено: бредовые идеи изобретательства, отношения и преследования, считает свои мысли "открытыми и наружными", Проявлял страх перед людьми, имел навязчивые движения и повторял услышанное. Выписан был без перемен».
5 октября 1939 года Хармс выписывается из диспансера и сразу начинает оформлять документы для получения «белого билета», дававшего освобождение от призыва в армию по состоянию здоровья. Свидетельство получено 3 декабря 1939 года — вскоре после начала войны с Финляндией. Успел.
Первый арест.
Первый раз Хармс был арестован 10 декабря 1931 года, так же арестовали его друзей и знакомых Введенского, Туфанова, Калашникова, Воронича и литературоведа Ираклия Андроникова.
14 декабря арестован Игорь Бахтерев. Обвинение одновременно с решением об избрании меры пресечения — содержание под стражей — им всем (кроме И. Андроникова) было утверждено 28 декабря,
а предъявлено под расписку и того позже — 14 января 1932 года.
В «Постановлении о производстве обыска и задержании подозреваемого» написано, что Д.И. Ювачев (Хармс) подозревается в том, что «он является участником антисоветской нелегальной группировки литераторов».
В обвинении Хармс, Введенский, Туфанов и Бахтерев назывались «членами антисоветской группы писателей», Калашников «вел систематическую антисоветскую агитацию»,
и на его квартире проходили собрания «антисоветской группы».
Обвинительное заключение было утверждено в ОГПУ 31 января 1932 года. 14 марта утверждено прокурором Ленинградской области.
Хармс обвинялся в том что он,
«ХАРМС (ЮВАЧЕВ) ДАНИИЛ ИВАНОВИЧ, БУДУЧИ ВРАГОМ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ И МОНАРХИСТОМ ПО УБЕЖДЕНИЮ:
а) являлся идеологом и организатором антисоветской группы литераторов;
б) сочинял и протаскивал в детскую литературу политически враждебные идеи и установки, используя для этих целей детский сектор ЛЕНОТГИЗ'а;
в) культивировал и распространял особую поэтическую форму «зауми» как способ зашифровки антисоветской агитации;
г) сочинял и нелегально распространял антисоветские литературные произведения.
ВИНОВНЫМ СЕБЯ ПРИЗНАЛ — пр<еступление> пр<едусмотренное> ст<атьей> 58—10 У.К.».
21 марта Коллегия ОГПУ постановила:
Туфанова Ал-дра Васильевича заключить в концлагерь сроком на ПЯТЬ лет, считая срок с 10/XII—31 г.».
«Бахтерева Игоря Владимировича из-под стражи освободить, лишив права проживания в Московской, Ленинградской обл. и погранокругах сроком на ТРИ года, считая срок с 14/XII.31 г.
Введенского Ал-дра Ивановича из-под стражи ОСВОБОДИТЬ, лишив права проживания в Московской, Ленинградской обл., Харьковском, Киевском, Одесском окр., СКК, Дагестане, Казани, Чите, Иркутске, Хабаровске, Ташкенте, Тифлисе, Омске, Омском р-не, на Урале и погранокругах, сроком на ТРИ года, считая срок с 10/XII-31 г. (На обороте документа — помета о снятии судимости решением Президиума ЦИК СССР от 27.5.1936 года.)
Воронича Николая Михайловича (Павловича) выслать в Казахстан сроком на ТРИ года, считая срок с 10/XII-31 г.
Калашникова Петра Петровича заключить в концлагерь сроком на ТРИ года, считая срок с 10/X1I-31 г.
Ювачева (Хармс) Даниила Ивановича заключить в концлагерь сроком на ТРИ года, считая срок с 10/ХИ-31 г. (на обороте пометка: «Заседание Коллегии ОГПУ от 23.05.1932 г. постановило: Хармса досрочно освободить, лишив права проживания в 12 п. Уральской области на оставшийся срок»).
Дело Ираклия Андроникова прекращено «за недоказанностью его вины».
Итак, пресловутая "злобная гебня", осудив Хармса по пресловутой 58 статье, в лагеря, отчего-то сменила гнев на милость и Хармс, получил свободу и отправился
в ссылку, в Курск, куда и прибыл 13 июля 32 года. Далее каким-то образом его ссылка, была заменена на высылку, (запрет проживания в крупных городах), а в итоге, уже 12 октября
1932 года Харм вернулся в Ленинград, да и остался там. Объяснений этому чуду два.
Первое, это за сына хлопотал отец, Иван Павлович Ювачев, известный борец с царизмом,
а во-вторых пресловутая "помощь следствию".
Я вот о чем, протоколы допросов сохранились и там среди прочего можно прочесть,
например, это.
Протокол 2 (л. д. 51—52)
Становясь на путь искреннего признания, показываю, что являлся идеологом антисоветской группы литераторов, в основном работающих в области детской литературы, куда помимо меня входили А. Введенский, Бахтерев, Разумовский, Владимиров (умер), а несколько ранее Заболоцкий и К. Вагинов. Творчество нашей группы распалось на две части. Это, во-первых, были заумные, по существу, контрреволюционные стихи, предназначаемые нами для взрослых, которые в силу своих содержания и направленности не могли быть отпечатаны в современных советских условиях и которые мы распространяли в антисоветски настроенной интеллигенции, с которой мы и связаны общностью политических убеждений. Распространение этой выше отмеченной части нашего творчества шло путем размножения наших литературных произведений на машинке, раздачи этих произведений в списках, через громкое чтение их в различных антисоветских салонах, в частности на квартире у П.П. Калашникова, человека, монархически настроенного, к которому собирались систематически антисоветски настроенные лица. Кроме того, мы выступали с нашими произведениями для взрослых и перед широкими аудиториями, напр. в Доме Печати и в Университете, где в последний раз аудитория, состоящая из студентов, реагировала на наше выступление чрезвычайно бурно, требуя отправки нас в Соловки и называя нас контрреволюционерами. Вторая часть нашего творчества относится к области детской литературы. Свои детские произведения мы считали, в отличие от вещей, предназначаемых для взрослых, не настоящими, работа над которыми преследует задачу получения материальных средств к существованию. В силу своих политических убеждений и литературной платформы мы сознательно привносили в область детской литературы политически враждебные современности идеи, вредили делу советского воспитания подрастающего поколения. Наша заумь, противопоставляемая материалистическим установкам советской художественной литературы, целиком базирующаяся на мистико-идеалистической философии, является контрреволюционной в современных условиях. Признаю, что, находясь во главе упомянутой выше группы детских литераторов, я творил антисоветское дело. В дальнейших своих показаниях я детализирую и расширяю данный протокол.
Допросил А. Бузников (подпись)
Даниил Хармс (подпись)
18 декабря 1931 года
ротокол 4 (л. д. 57—58)
Наша группа, как я указывал в предыдущих своих показаниях. работала в области детской литературы в течение нескольких лет.
За это время нами было написано и сдано в печать большое количество прозаических и стихотворных книжек для детей, которые надо подразделить на произведения халтурные и антисоветские.
К халтурным произведениям из своих книжек я отношу следующие: «Театр», «Озорная пробка» и три стихотворения, помещенных в ж. «Октябрята», одно из которых называлось «Соревнование».
Эти произведения для детей были написаны мною в минимально короткий срок и исключительно ради получения гонорара.
Особо халтурной из вышеназванных произведений я считаю книжку «Театр». Помимо того, что эта книжка не сообщает детям абсолютно никаких полезных сведений, она и по форме своей является чрезвычайно скверной, антихудожественной. То же самое следует сказать и о книжке «Озорная пробка», которую я написал за два часа. Что же касается стихотворения для ж. «Октябрята», то в этом случае имело большое значение то обстоятельство, что эти произведения я писал на советские темы — соревнование и т. д., которые были мне враждебны в связи с моими политическими убеждениями и которые я, следовательно, не мог изложить художественно приемлемо.
Творчество члена нашей группы Введенского также в некоторой своей части носит халтурный характер. Это относится к первым произведениям Введенского на советские темы, которые носили приспособленческо-халтурный характер. Переименовать эти произведения я сейчас затрудняюсь, так как забыл их названия. Как халтурно...
К антисоветским произведениям я отношу следующие политически враждебные произведения для детей, вышедшие из-под пера членов нашей группы, как «Миллион», «Как старушка чернила покупала», «Иван Иванович Самовар», «Как Колька Панкин летал в Бразилию», «Заготовки на зиму» и друг. Введенского — из тех, что я помню, — «Авдей-ротозей», «Кто», «Бегать-прыгать», «Подвиг пионера Мочина» и др.
Мое произведение «Миллион» является антисоветским потому, что эта книжка на тему о пионер-движении превращена сознательно мною в простую считалку. В этой книжке я сознательно обошел тему, заданную мне, не упомянув ни разу на протяжении всей книжки слово «пионер» или какое-либо другое слово, свидетельствующее о том, что речь идет о советской современности. Если бы не рисунки, кстати, также сделанные худ. Конашевичем в антисоветском плане, то нельзя было понять, о чем идет речь в книжке: об отряде пионеров или об отряде белогвардейских бойскаутов, тем более что я отделил в содержании книжки девочек — от мальчиков, что, как известно, имеет место в буржуазных детских организациях и, напротив, глубоко противоречит принципам пионер-движения.
Другая из названных выше моя книжка «Иван Иванович Самовар» является антисоветской в силу своей абсолютной, сознательно проведенной мною оторванности от конкретной советской действительности. Это — типично буржуазная детская книжка, которая ставит своей целью фиксирование внимания детского читателя на мелочах и безделушках с целью отрыва ребенка от окружающей действительности, в которой, согласно задачам советского воспитания, он должен принимать активное участие. Кроме того, в этой книжке мною сознательно идеализируется мещански-кулацкая крепкая семья с огромным самоваром — символом мещанского благополучия.
В книжке «Заготовки на зиму» я так же, как и в «Миллионе», сознательно подменил общественно-политическую тему о пионерском лагере темой естествоведческой: о том, что из предметов домашнего обихода следует заготовить на зиму. Таким путем внимание ребенка переключается, отрывается от активно-общественных элементов советской жизни. С этой точки зрения я называю эту книжку не только антисоветской, но и вредительской, поскольку она относится к самому последнему периоду моего творчества, когда я был хорошо знаком с теми последними требованиями, которые предъявлялись критикой к советской детской литературе.
Из названных мною выше произведений члена нашей группы А.И. Введенского особо останавливаюсь на книжке «Авдей-ротозей», которая, воспевая крепкого зажиточного мужичка и издеваясь над деревенской беднотой, является кулацкой и антисоветской.
Детские произведения, названные мною выше, и другие, зачитывались и обсуждались в кругу членов группы и близких группе лиц.
Создание такого рода произведений, как «Миллион», «Иван Иванович Самовар» и др. обусловливалось моими политическими убеждениями, враждебными современному политическому строю, которые вместе со мной разделяла и вся группа.
Резюмируя свое показание, признаю, что деятельность нашей группы в области детской литературы носила антисоветский характер и принесла значительный вред делу воспитания подрастающего советского поколения...
Даниил Хармс (подпись)
Протокол 5 (л. д. 59—62)
В основе моей антисоветской деятельности, о которой я показывал ранее, лежали политические взгляды, враждебные существующему политическому строю. В силу того, что я обычно и намеренно отвлекал себя от текущих политических вопросов, — я принципиально не читаю газет, — свои политические воззрения я оформлял при помощи близких мне людей — членов моей группы. В беседах с ними я выявлял себя как сторонника и приверженца политического режима, существовавшего до революции. Будущее страны рисовалось мне как реставрация этого строя. Я ждал этого момента, очень часто представлял его себе мысленно, с тем, чтобы сразу после его завершения приступить к активнейшей творческой деятельности. Я полагаю, что реставрация старого режима предоставила нашей группе заумников широкие возможности для творчества и для опубликования этого творчества через посредство в печати. Кроме того, я учитываю и всегда учитывал, что мои философские изыскания, идущие по пути идеалистической философии и тесно соприкасающиеся с мистикой, гораздо более созвучны политическим и общественным формам дореволюционного порядка, чем современному политическому строю, основанному на материалистической философии. Моя философия, которую я разрабатывал и искал, сознательно отрешившись от современной мне действительности, изолировав себя от влияния этой действительности, глубоко враждебна современности и никогда не сможет к ней приблизиться. Это видно хотя бы из того положения, что я считало неприемлемым для себя, в силу своих философских воззрений, прикладную направленность науки. Только тогда, по-моему, наука достигнет абсолютных высот, будет способна проникнуть в глубину тайн мироздания, когда утеряет свой утилитарный практический характер. Понятно, насколько это противоречит современным установкам на науку, трактуемой большевиками как один из рычагов для построения социалистического общества. Естественно, что, сознавая всю глубину противоречия, лежащую между моими философскими взглядами, моим творчеством и современным политическим строем, я искал для себя оформления своих политических воззрений, т. е. наиболее близкой для меня формы политического правления. В беседах с Калашниковым, Введенским и др., подчас носивших крайне антисоветский характер, я приходил к утверждению о необходимости для России монархического образа правления. Поскольку эти беседы повторялись изо дня в день, я все более свыкался с мыслью о необходимости разрушения советской политической системы и восстановления старого порядка вещей. Грядущая перемена стала для меня как бы само собой разумеющимся положением, причем характер этой перемены был для меня в значительной степени безразличен. Я понимал, что изменение строя невозможно без вооруженной борьбы, но я старался не вдумываться глубоко в этот вопрос, поскольку здесь имелось глубокое противоречие с моими философскими воззрениями, отрицающими необходимость борьбы и всякого рода насилия. Таким образом, уйдя с головой в заумное творчество и в мистико-идеалистические философские искания, я сознательно противопоставил себя современному общественно-политическому порядку. В свою очередь это противопоставление вынуждало меня искать такого политического порядка, при котором такое противопоставление отсутствовало бы. При помощи близких мне творчески и идеологически людей, политически более осведомленных, нежели я сам, я укреплялся в своих стремлениях к разрушению существующего строя.
Даниил Хармс (подпись)
13 января 1932 года
Допросил А. Бузников (подпись)
Чужая душа, потемки, а потому оставлю протоколы без комментариев.
Второй арест.
22 июня 41 года, с началом войны, была объявлена мобилизация, Хармс, как "псих со справкой", на фронт попасть не мог, однако проходить медкомиссию ему снова пришлось.
Но и в этом случае все закончилось для него удачно, даже еще лучше чем в прошлый раз, кроме "белого билета" Хармс получил еще и документ о второй группе инвалидности.
Все складывалось как нельзя лучше, но 23 августа Хармс все же был арестован.
Считается что основанием для ареста стал ложный донос Антонины Михайловны Оранжиреевой, которую обычно характеризуют короткой фразой -многолетний агент НКВД.
Но о ней есть и другая информация.
"Окончила педагогические курсы преподавателя иностранных языков - французского, немецкого и английского (1917) и ф-т общественных наук Ленинградского государственного университета (1924), специальность - археолог. Работала в ленинградских учреждениях счетчиком, статистиком, преподавателем русского языка и литературы. В 1920 г. была принята на постоянную работу в Академию истматкультуры, где за 8 лет работы прошла путь от лаборанта до научного сотрудника, одновременно совмещая работу в учреждениях Академии наук СССР. В 1932-1934 гг. принимала участие в экспедициях на Кольском п-ове. С 1934 по 1936 гг. работала в КБАН СССР ученым секретарем. Первый историк и летописец Кольской академической науки, ей принадлежит рукопись-исследование - "Работа Академии наук СССР и социалистическое строительство на Кольском полуострове" (1936). Это ценнейший документальный источник по истории изучения Кольского п-ова Академией наук в дореволюционный и советский периоды (1920-1936) в области геологии, географии, ботаники, биологии, зоологии, гидрологии, истории и этнографии. Из 200 листов рукописи 30 посвящены истории КБАН СССР, 30 - апатитонефелиновой проблеме, свыше 60 листов занимает составленный автором "Календарь научных исследований и социалистической стройки".
Кроме того, надо напомнить много лет она дружила с Анной Ахматовой, которая даже написала стихотворение на ее смерть...(Либералы скулят, не разглядела Анна Андреева сексота...)
Наиболее часто цитируется вот эта выдержка, якобы из упомянутого доноса.
"Советский Союз проиграл войну в первый же день, Ленинград теперь либо будет осаждён или умрёт голодной смертью, либо разбомбят, не оставив камня на камне… Если же мне дадут мобилизационный листок, я дам в морду командиру, пусть меня расстреляют; но форму я не одену [sic] и в советских войсках служить не буду, не желаю быть таким дерьмом. Если меня заставят стрелять из пулемёта с чердаков во время уличных боёв с немцами, то я буду стрелять не в немцев, а в них из этого же пулемёта."
Ложь и навет скажете вы?
А как вам это?
В марта 1937 года, в 3 номере детского журнала «Чиж» напечатано стихотворение
«Из дома вышел человек...»
Из дома вышел человек
С дубинкой и мешком
И в дальний путь.
И в дальний путь
Отправился пешком.
Он шел все прямо и вперед
И все вперед глядел.
Не спал, не пил.
Не пил, не спал.
Не спал, не пил, не ел.
И вот однажды на заре
Вошел он в темный лес.
И с той поры,
И с той поры,
И с той поры исчез.
Но если как-нибудь его
Случится встретить вам,
Тогда скорей,
Тогда скорей.
Скорей скажите нам.
Казалось бы, забавный детский стишок, безделка и пустышка...Но...
Это если не учитывать время.
А время это - самый разгар так называемых "сталинских репрессий",
раскручивание “красного колеса” большого террора,
когда люди безследно исчезали, даже не десятками и сотнями, а тысячами!
Так что держал гражданин Хармс большую фигу в кармане, это несомненно.
Итак, как и в первый раз, Хармса обвинили в антисоветской деятельности, а в военное время это расстрел. Хармса спасла от вышки справка о психическом заболевании, но
снова была назначена экспертиза в психиатрической больнице при тюрьме № 2 по адресу: Арсенальная набережная, 9, Хармса перевели туда 2 сентября.
Экспертиза продолжалась неделю и комиссия пришла к заключению:
«...Ювачев-Хармс Даниил Иванович страдает душевным расстройством в форме шизофрении. Заболевание давнее, предсказание неблагоприятное.
Как душевнобольной Ювачев-Хармс в инкриминируемом ему деянии является не ответственным, т. е. невменяемым и подлежит лечению в психиатрической больнице».
Меня убивает это заключение.
Третья комиссия ушлых тюремных профессионалов вдоволь насмотревшихся
на всяческих симулянтов, опять таки, не может разоблачить симулянта, не верю.
Что-то тут не так.
Можно только предполагать, во-первых, Хармс гениальный актер, мастер перевоплощений,
во-вторых, вновь некая "помощь следствию", а в третьих, диагноз поставлен верно.
Иные версии на ум не приходят.
В итоге, 10 сентября доктора подписали заключение, 22 октября оно дошло до следователя, в декабре Хармс был переведен в тюремную больницу при «Крестах» (тюрьма № 1),
в психиатрическое отделение, где и скончался в 2 февраля 42 года, что и было сообщено его супруге Марине Малич...
Хармс все предусмотрел, кроме страшной блокады и возможно, попадание в окопы,
спасло бы ему жизнь, ведь солдат худо-бедно кормили...
P.S. Несколько слов об удивительной судьбе Марины Владимировны Малич.
Она вовсе не побрела "в этапы длинные" и "срока огромные" как жена врага народа ( и княгиня из рода Голициных), а напротив, как уважаемая жена писателя была эвакуирована,
Какое-то жила в Пятигорске, с приходом немцев вывезена в Германию, сама она написала об этом так, “Через какое-то время я узнала, что наши войска очень приблизились и могут скоро войти в эту деревню.
Немцам нужно было уходить. Меня забрали и заставили работать в походной кухне. Я должна была помогать там готовить еду. Что я могла сделать? Сопротивляться? Меня посадили на машину и повезли.
Ехали мы довольно долго, всю ночь. И приехали в город, который тоже был захвачен немцами.
Там они отбирали рабочую силу в Германию, главным образом молодых людей. Я не сопротивлялась. Я подумала: «Жить в России я больше не хочу...» На меня нахлынула страшная ненависть к русским, ко всему советскому. Вся моя жизнь была скомкана, растоптана. Мне надоело это русское хамье, попрание человека. И я сказала себе: «Все равно как будет, так будет...». Позже она перебралась во Францию, где разыскала и встретилась с матерью,покинувшей Россию вскоре после ее рождения.
Марина ее совсем не помнила, и по сути, увидела в первый раз.
Мужем матери в то время был некто Михаил Вышеславцев, он так понравился Марине,
что в Ницце у них родился сын Дмитрий, потом была Венесуэла, потом ее третий брак с представителем старинного русского дворянского рода Юрием Дурново, а потом сын
перевез ее в США где и скончалась Марина Владимировна Малич-Дурново,
совсем недавно, в 2002 году. Книга ее воспоминаний кончается режущей фразой,
“Когда я вспомню всё, что я пережила, и всю эту жизнь в России, — о Господи, Твоя Воля! Ни за какие деньги, ни за что — что бы мне ни дали, любые кольца, бриллианты — никогда в жизни я не увижу больше Россию!”
---
Фотография из дела арестованного Даниила Хармса