танцы
мы вновь устраиваем танцы, готовим грабли сообща.
еще сопливые засранцы, но знаем толк в больших вещах!
и потому вершим и вертим, стыдимся или же поём.
нет смысла нам бояться смерти (мы бесконечно восстаем),
нет смысла заглянуть в былое, подумать, сделать шаг большой,
мы разбросаемся золою и раздербаненной душой,
мы отдерём от ранок корки, сложим под старенький матрас,
так и останемся незорки к тому, что ёкает у нас,
так и останемся - осанка, да и какой-нибудь штришок,
засядем за ворота замка, как в буру землю корешок,
затихнем враз - под полом мыши, расеемся ы рассветной мгле
и вряд-ли кто-нибудь услышит,
что мы бывали на земле.
пока не разошлась пучина, и не рокочут небеса,
найдётся важная причина не захотеть "я буду сам",
мечтой к полёту к поднебесью, желаньем зиждиться отцу
кто-то прикроет сущность бесью и вознесётся на плацу!
и грянет гром. внезапной фразкой чьё-то фальшивое "айда"
в наших глазах восстанет сказкой, на деле стоящей труда,
и понесутся в хороводе меж расходящихся аллей
неравнодушные к свободе и танцам на рядах граблей.
я восстаю железной девой меж этой крови и свинца,
меж этой пляски огалтелой: ищи, не разберёшь лица,
меж ритуального изыска, меж вездесущего огня,
я восстаю,
склоняюсь близко
и жду, пока распнут меня.
выходит быт уже за рамки: приручен каждый, как стажёр,
можно писать статьи-программки и запасаться багажом,
можно беситься огалтело;
со стен остатки соскребя,
кричать потом "вот это дело!". никто не попрекнёт тебя.
такая надобность больная, зудит и душит - дань-оброк,
и каждый вождик, проклиная уже полученный урок
будет браниться, унижаться, лелеять помыслы чисты,
но не получится сражаться с тем, к чему сожжены мосты.
один без властного упрёка с себя откинет пепелок
и поплетётся в мрак, далёко, в самый невзрачный уголок,
и не найдут в большом кострище его шальные телеса.
и не найдут.
они не ищут.
нет смысла открывать глаза.