Я ничего не чувствую, давно ничего не знаю.
Зачем-то меня подводят к воротам другого рая.
Зачем-то целуют в щёку, а после целуют губы…
Не знаешь, зачем? Ах, точно, мы деловые сугубо.
Прости мне мои вопросы, ну, просто, спросить кого же?
Для меня, видно, каждый третий не вышел рожей,
А, может, чисто не вышел сердцем.
Ну, мне же надо было, чтоб обнять и греться.
А тут – вот вам – получите и распишитесь –
Во мне что-то врезано или зашито…
Что-то надрывное, орущее исключительно матом,
Говоря, мол, что я во всём этом виновата.
По сути, и правда. Но это меня не оправдывает,
Ну, то, что я так бессовестно лапы стаптываю.
И вот теперь, не знаю, зачем да и надо ли
Вести меня к воротам глумливыми стадами?
И нужно ли так умаливать, чтобы не вышло боком?
Я не знаю, стоит ли, я не знаю, сколько…
А ты знаешь? Ты хоть что-нибудь ведаешь?
Твоя душа умирает под моими кедами,
Пока меня ведут, связав руки верёвками да оковами.
Чтобы убить меня. Но вопрос: снова ли?
Хотя я не вижу смысла брыкаться и бояться,
Я всё же царапаю верёвки своими пальцами.
Ну, потому что, кому захочется в эти ворота?
Разве что детям, беспризорным и желторотым,
Да их кошкам, худым, избитым по жизни.
Они, так сказать, ничего же уже не вынесут…
А вот я-то другое дело – такое счастье!
Разорвать одичавшую волчицу почти на части,
Растащить на брелки, магниты и сувениры,
А потом развозить их по разным ларёчкам мира.
Подведите меня к вашему раю человечьему.
Я не буду выглядеть злой или покалеченной.
Но, когда будете молиться в какой-нибудь вечер,
Не пугайтесь моего дыхания, задувающего свечи.
Я ничего не чувствую. И надо мною
Распускаются кровавые всплески подобно вою.
И, обращаясь серой желтоглазой волчицей,
Я раздираю когтями ваши праведные лица.
А потом выдыхаю устало и по-собачьи.
И стираю капельку крови с предплечья пальчиком.