Там, где ели мы свой виноград

Перстнева Наталья
Пелион
                …к родному пепелищу

Безотносительно к гробам,
Вживую вскормленные рядом,
Мы дым твой провожаем взглядом
И с ним уходим к небесам.
Мы листья в пору листопада,
Горят костры твои по нам…
…Кто, ахиллесовой пятою
Зависнув над одной шестою,
Не знает, где приткнуть ее,
Ни «где отечество твое?».

Вступить в наследное сиротство,
Принять тройное инородство
И напороться на копье.
Увы, Отечество мое,
Так колосятся эти нивы,
Что выбирай, не выбирай –
Мы зерна, брошенные мимо,
И трижды собран урожай.


Военная тайна

Помнишь, мечта, что завещано нам,
Свободным рабочим плантации розовой?
Я отдаю тебе свой килограмм
Сахаром, строчками и занозами.

Эта сидит, буржуин, хорошо,
Так, что за банкой варенья не видно, –
Если найдешь в тростнике сердцевину,
Знай, что Великую тайну нашел.

Эта поет в заливных тростниках
В каждой качаемой дудочке ветром.
Вот за ничем не смущенный размах
Отдам последнюю сигарету.


Тихая, ревнивая, слепая

С городами странная любовь,
Тихая, ревнивая, слепая.
Изогнется улица, как бровь,
И стрелу на память выбирает.

Кто кого скорее предает,
Кто там ходит задом наперед,
Улицам фамилии меняя?..

Но стоит восьмидесятый год
На пути десятого трамвая,
И все та же улица босая
Сквозь дыру на курточке идет.


Трофей

«Я ль на свете…» Где же «я ль…»?
Кто там в домике живет?
Как трофейный наш рояль,
Он молчун который год –
Сколько моль ни жрет его,
Не расскажет ничего.
Вдруг как страшно запоет
Тишиною во весь рот…


Виноградное дерево

Древо, какое не видит корней.
Новые люди растут из людей.

Шумят – но не листья, кричат – но не птицы,
Зреют на дереве детские лица.

Гроздья на ветках висят винограда –
Вот и твое. Или вот. Или рядом.

Не различишь, отделить не сумеешь.
Страшно спросить. И сорваться страшнее.


Ашкелон

Прадед форели объелся когда-то.
В будёновке дед пролетел по двадцатым.
Отец, в кабаках меланхолию грея,
Всё плыл в Ашкелон – но не был евреем.
Всё ждал корабля – и не было моря.
Кто из них прежде другого проспорил? –
Всё тишина на Люстдорфской аллее.

Пусть плещется море на заднем дворе,
Пусть серебрится форелью к обеду –
Я в Ашкелон не хочу и не еду.
Мне бы на хмурые фьорды смотреть,
Соли норвежского ветра отведав.
Мне бы туда, где не носит чертей, –
Та моя четверть, которая в деда,
Всегда восстаёт против трёх четвертей.


Есть в криковских подвалах

Есть в криковских подвалах
Хорошее вино.
Что было, то пропало –
Не выдохлось оно.

Когда от жизни мало
Осталось… Посмотри –
Есть в криковских подвалах,
И «нет» не говори.

Есть в криковских подвалах,
И, значит, по всему, –
Не будет, не бывало –
И не пропасть ему.