Магазин деревенский. Бутылки, крупа да консервы.
Телевизор несёт ахинею визгливо и громко.
Продавщица в цепочках и кольцах швыряется нервно
На прилавок продуктами. Дочка сидит в сторонке.
Этой девочке шесть, а, быть может, уже и десять,
По лицу не понять, остальное - прилавком скрыто.
И пока её мать просят что-то насыпать и взвесить,
Она рядом сидит, взъерошена и неумыта.
И лицо её кругло, с него не слетела детскость,
Белым нимбом топорщатся над головой пушинки.
Только взгляд её пуст, будто он потерял резкость,
И всё смазалось, стёрлось как на любительском снимке.
Она смотрит в экран безотрывно. Бесцветно и глухо,
Говорит что-то матери. Слипшиеся конфеты
Неизвестного вкуса та для глухой старухи
Торопясь насыпает в прозрачную пасть пакета.
Дочка что-то твердит монотонно, но почему-то
Не меняет при этом ни громкости, ни окраски.
Она выглядит шариком ярким, живым, но сдутым.
Или клоуном жалким без нарисованной маски.
Мать кричит на нее: "Замолчи, ничего не слышно!"
(Что имеет ввиду - покупателя? Телевизор?)
"Да заткнись ты сама" вдруг летит посреди затишья.
Как откинутый прочь равнодушной рукой огрызок.
Этой девочке шесть, а, быть может, уже и десять.
В ней от живости прежней почти ничего не осталось.
Пустоту её глаз не объять, не понять, не взвесить.
А в моих глазах, знаю, сейчас бесконечная жалость.