Осень пришла в ентом году тепла, фасониста. Разряжена така, понимашь? Ага. А уж ягод да грибов – прорва. Дык, осень-то пришла, а сон к бабке Закусене не шел. Кажну ночь ждала. Не шел, паразит. Знать, к молодухам зачастил.
Дедку ейного сон прямо до подушки еле доносит, храпом сладким потчует. А к бабке дорогу забыл. Закусеня подумала, что сон на нее обиделся, и решила ближе к потемни встретить его, как гостя желанного. Пирогов да шанег воздушных напечь немножко с брусникой да морошкой. Ага.
Вышла она с квашней в сад-огород за тестом молочно-туманным, кое под смородиновыми кустами квасилось. Глядь, на задах, по полю картофельному «оно» идет. По цвету, дак, как кисель сподпорченной, серо-буро-малиновой с прозеленью. Голова, как тыква. Глазишши здоровушши.
Вспомнила Закусеня, что шабаш есть такой, по яшшику видала. Как его там, ну, ну ентот хренлоуин. Не, не, хэллоуин. Страсть, какой антиресный! Токмо я так скажу: а на хилари клинтон нам он нужен? Настрашшать хотели? Кого? Бабку Закусеню? Ага! На-кося, выкуси!
Она тараканом с горяческовородочной скоростью сбегала за своей сковородой. У наших жонок сковорода своедельна установка «Град». Понимашь? Искры из глаз градом так и сыплются, так и сыплются. Ага. Сидит. Щас она ентому хеллоу-ину гудбай-ин сделат.
И сделала. Бросок через пупок с вывертом. От сковороды бабкиной ишшо никто не уворачивался! А тута… Аж сказать неловко. Ну да ладно. Как соплю о земь высморкнула. А «оно» лежит, зенки застыли, рот ошшерил черной ямкой. Ручонками дергат, ножонками сучит, сам с перепугу молчит. Видать, досталось шибко.
Закусеня глядела, глядела, кто ж в ентом обличии к ей явилси, узнать не могла. Ну, кабы свой, дак заголосил бы. Бабка пальцы биноклем скрючила, оптику туды свою приладила. Ахти, оказия кака! Ведь гуманоида пришибла! Не, ну, кто ж знал! А «оно» тоже хорош! Без спросу по чужим огородам лазить. Вот, куды полез?
Эх, делать нечего. За сто лет фелшерской практики впервой пришлося гуманоиду помощь оказывать. Закусеня отодрала его от земли, взвалила на плечо с особой учтивостью. В бочке с дождевой водой выполоскала, скрутила, отжала до суха, зеленкой намазала, стал, как новенькой, без вредимости.
На крыльцо усадила. Он чувствами набрался, глядит на Закусеню, слеза с футбольный мяч кисельна на крыльцо падат, на кисельны брызги разбиватся. Эко проняло!
-Ладно, будя, будя! – утешала бабка, - кто старое помянет, тому глаз вон!
Гуманоид ручонками четырехпалыми замахал. Жалобно глядит, вроде молчит, а Закусеня слышит:
-Не надо глаз вон! Мне два нужны!
Тута слезы мячами покатилися, ручьями по земле полилися.
-Ой, темнота космическа! На кой ляд мне глаз твой нужон, енто пословица така.
Апосля бабка, вроде как очнулась и спрашиват:
-А откудыва ты, милок, по-русски то понимашь?
Он ей опять молча отвечат:
-Дак русский язык он же космический, его в нашей Вселенной кажный Гончий Пёс знат!
-Ишь ты! Каку новость ты мне отворил! А звать-то тебя как, милок?
-Ваво.
-Ишь, ты, Ваво! А по нашенски, как перевесть?
-Дык, наоборот – Вова.
-ЧуднО! Вова!
Гуманоида понесло кометой по невидимому тракту мыслей и он выхвостнул:
-«Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…»
-Но, но! Енто, кто перед кем явилси?! – Закусеня потянулась за сковородой.
Ваво-Вова понял, что русска душа для него ишшо сплошна черна дыра. Он ручонки вверх выпятил, хотел опять слезу мячом пустить, пока ента бабка евонну голову в космос кометой не запустила.
А бабка ну совсем второго раза-то не хотела. Умаялась. Позевнула поглыбже и выдохнула с припевом. Губами чмокнула и прошамкала, мол, мне спать пора, и тебе идтить до своего двора.
Ваво он хоша и пришелец, но добрым делам обученный, хороше обхожденье помнит. Он на прощанье Закусене дверки потайны отворил. Знашь, каки дверки? Не? Не знашь? А и не пыхти думой, все разом не догонишь. Чакры он ей отворил, понишашь? Антенну приемну по бабкиному позвонку выгалил. Ну, для связи. Посулил в контактеры ее взять. Ага. А сам туманом испарился. Как тута его сроду и не бывало.
Думашь, вру? Дак другой правды не будет. Принимай настояшшу бывальшшину.
А Закусеня в утрешну пору проснулась, в недоуменье выпала. Сковорода в руке. Сидит думат: пошто такой безпорядок оказался. Встала, давай по горнице бегать, недоуменье разматывать.
Входит муж, дивуется, спрашиват:
-Али позабыла чё, давай, стукну. Вылетит.
Закусеня отругиваться не стала, все слова сердиты забыла. А сковорода тетка понятлива, токмо того и ждала. Из рук вызнялась, об пол брякнулась да скачками на крыльцо выпрыгала. Закусеня за ей вдогонку выторапливаться, ловить. А сковорода дальше крыльца бежать не собиралась. Покрутилась маленько бочком да шлепнулась блином.
Закусеня на крыльцо ступила и чуть чувствий не лишилась. Эка диковинна антиресность! От крыльца змейкой шары с футбольный мяч выстроились. А из кажного шара по цветку выперло. У бабки аж в нижней чакре зачесалось. Она енто место ногтями поскоблила. Кундалили молнией в темени пробку выбила, антенной вызнялась. Связь пошла.
В голове у бабки что-то заверешшало. Подумать не успела, кто с ней шутки шутить удумал, как ей послышалось: Ваво!
Вспомнила Закусеня. Все до кисельного мяча вспомнила.
Опять не веришь? Я тебе, мил человек, врать не стану. Ежели с Кремлевским Ваво у нас в Уйме прямой связи нет, зато с космическим налажена. Без всяких тебе проводов и налогов. Ага.
Чиновники приезжали. В законе дышло искали, чтобы дань взять, да не вышло. Закусене обешшали райские кушши, чтоб на чакру поглядеть да покарябать это место. А она сковороду выставила вперед и показала им отворот-поворот. Ишь, безстыдники! Не к тому прилавку пришли! Она вам не как-нибудь путана приблудна, вам до ейной нижней чакры ходу нет! Сама их за посягательство на честь привлечь грозилась. Говорила, Вове пожалуется. Чиновники, как про Вову услыхали, больше в Уйму не приезжали.
А ты, мил человек, верь, не верь, но вот этому придется поверить, потому, как и для тебя ход к Закусениной нижней чакре запрешшон!
А нам, дзинь, дзинь, извиняй, пора на связь!