Мои вены льются в холодный камень,
на губах – осколки в немой гранит.
Чем же душу я так изранил,
что она теперь
изнутри
горит?
«Милый, милый дружочек Джекки, -
на листке она пишет, - раз.
Я не вспомню тебя до встречи
улетевших с Луны
на Марс».
Как дурак я, тасуя карты и теряя карандаши,
начинаю писать легенды о вселенской ночной тиши.
«Милый, милый дружочек Джекки, -
завитками выводит, - два.
Я забыла сказать, что клерки
в своих офисах ждут
тепла».
И я снова, стирая пальцы, на piano считая в три,
начинаю рыдать о счастье на минорных ми-соль-си-ми.
«Милый, милый дружочек Джекки, -
снова мучает, сука, - три.
Я хотела сказать – до века
не пиши больше
о любви».
Над бумагой застыла ручка.
Ей назло я пишу про смерть.
А она изнутри смеется и утробно рычит мне «нет».
Я же тоже не в камне выжжен.
Я ей в вены пишу ответ:
«Дорогая моя душонка,
я все сделал.
И где твой свет?».
***
По холодным бетонным стенам
отбивает свой ритм зима.
Я закутан в десяток пледов
и читаю
ее слова.
«Дорогой мой дружочек Джекки, -
и, огромными, здесь, - четыре.
Там, в фонарном холодном свете,
кто-то просит о мире
в мире».
Карандаш в моих пальцах треснул. Я не знаю, о чем писать,
но пытаюсь заполнить строки с бесконечною рифмой в -ять-.
«Дорогой мой дружочек Джекки…»
Дальше я перестал читать.
На столе моем в лунном свете
появляется цифра
пять.