Явилась вечером. Была немолода,
С бездонно-серыми, усталыми глазами.
Раскрашивала в пламя кромку льда,
Что айсбергом вдруг стала между нами.
Прожилки вен на мраморных руках -
То признак госпожи, а не рабыни;
Легчайшая ухмылка на устах
Не слаще серой выцветшей полыни.
Она привыкла править и казнить,
Вокруг безвинных рассыпать проклятья,
Не чтить ни прав, ни кредо, ни молитв,
Носить из плача сотканные платья.
Но ради нас вдруг сделалась рабой:
Взгляни, она твои целует ноги!
От былой гривы лишь пучок седой -
Нет больше той капризной недотроги.
Истерлась в клочья тонкая парча,
Изрезаны, изранены запястья.
Шепча шиповником, багульником крича,
Лишь холм сырой земли над нашим счастьем.
Казалось, будет прежним жизни ход,
Душа отвыкнет от нее (геенны!);
Пройдет весна, наступит новый год,
С ним новый вздох. Забудем ее вены,
Ее печальный лик, беззвучный крик,
Неровный стук бестрепетного сердца.
И как бы ни был этот мир велик,
Но он нее нам никуда не деться.
Не стало жить не легче, ни ясней,
Хотя покрылась снегом кромка были.
Она хотела сделать нас сильней,
А мы с тобой ее похоронили.