Первое убийство

                Посвящается гвардии лейтенанту РККА
                Шапиро Борису Захаровичу

   Папа стоял в карауле. Ему было 19. Ночь была тёмная, ветреная. Порывы ветра теребили деревья, холодок забирался под шинель, было зябко.
   Часть располагалась недалеко от линии фронта, и начальство требовало от часовых особой внимательности. Папа то стоял на месте, напряжённо вглядываясь и вслушиваясь в обступающий со всех сторон сумрак, то прохаживался, резко поворачиваясь в сторону внезапно возникшего шороха. Было неспокойно. Множество звуков наполняло ночь. Где-то скрипели ветки, взлаивала собака, пронзительно кричала какая-то птица.
   Часть была расквартирована в деревне, жители которой по-доброму принимали бойцов. Деревенская банька, девки, прогуливающиеся парочками, хлеб домашней выпечки слегка расслабили бойцов, но эта ночь спуску не давала.
   Папа стоял, всматриваясь в темноту, когда у него за спиной, недалеко, раздался громкий шелест листвы. Он быстро развернулся в сторону возникшего шума и крикнул: «Стой! Кто идёт?» Ответа не последовало, но послышалось приглушённое дыхание. Пальцы сами крепко сжали винтовку. Ещё накануне политрук говорил о немецких диверсантах и призывал к повышенной  бдительности.
   «Стой! Кто идёт?» - ещё громче выкрикнул папа, обливаясь потом и нервно прислушиваясь. Ответа не было, но под чьими-то ногами явственно хрустнула ветка.
   «Враг!» - понял папа. По Уставу было положено спросить три раза. Папа еще сильнее сжал винтовку, вскинул её наизготовку и снова прокричал: «Стой! Кто идёт?» и, не услышав ответа, почти сразу выстрелил.
   Шум падающего тела показался ему оглушительнее удара грома. Ранен? Мёртв? Папа осторожно приблизился к кустам, раздвинул ветки и посветил фонариком…Перед ним лежало скрюченное тело. На светлой рубахе расплывалось  кровавое пятно. Папа осторожно перевернул труп на спину и в ужасе отшатнулся – перед ним был не враг! Сын деревенского старосты, немой дурачок Тимошка, остекленелыми глазами уставился в далёкое  нездешнее небо.
   Папа едва успел отвернуться, когда бурная рвота начала выворачивать его нутро наизнанку. Слёзы отчаяния текли по его лицу. «Свой! Я убил своего!» -настойчиво билось в его мозгу. Он всхлипывал и сглатывал солёные, горькие слёзы бессилия, сжимал кулаки, бил ими по земле, но ничего было уже не поправить. Единственный выстрел оказался предельно точным.
   …На выстрел прибежали бойцы. Увидев, что произошло, они молча отвели папу в сторону, понимая, что это – горестная случайность  и что надо дать чувствам выйти наружу…Поделать ничего было нельзя…
   Это было папино первое убийство на войне, о котором он помнил всю жизнь.
   После этого события папу разжаловали в рядовые. Он был десантником, затем танкистом, убивал врагов, был ранен, горел вместе с танком, но это первое случайное убийство досадной занозой сидело в его сердце до конца его дней.