Ч У Ч А (чучело Чайки)
ЭТЮД В БАГРОВЫХ ТОНАХ
или
ФЕЕРИЯ В АНАТОМИЧЕСКОМ ТЕАТРЕ
Комедия в … действии
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Петр Николаевич Сорин, инвалид, действительный статский участник
Куликовской битвы.
Ирина Николаевна Аркадина, по мужу Треплева, медсестра Сорина.
Константин Гаврилович Треплев, сын Аркадиной, студент-медик.
Нина Михайловна Заречная, студентка-медичка, дочь главврача
психиатрической лечебницы.
Илья Афанасьевич Шамраев, прозектор.
Полина Андреевна, его жена, аптекарша.
Маша, их дочь, сиделка.
Борис Алексеевич Тригорин, ветеринарколог.
Евгений Сергеевич Дорн, акушер-гинеколог.
Семен Семенович Медведенко, фельдшер.
Действие пьесы происходит в большом анатомическом театре. Сквозь его стеклянный потолок зрители, исполняющие роли студентов, могут наблюдать за происходящим. В центре зала, который, собственно, и служит сценой - пустой операционный стол, покрытый почему-то зелёным сукном и ярко освещённый театральными софитами. Вокруг стола стоят доктор Дорн, Аркадина, Полина Андреевна, Маша и Медведенко. На всех медицинские халаты и шапочки, хирургические перчатки и стерильные маски. Вдоль стен размещены шкафы с коллекциями насекомых, муляжами и чучелами животных.
Голос Нины Заречной: Майские жуки и львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы,обитавшие в воде, морские звёзды и те, которых нельзя видеть глазом - словом, все жизни, все жизни, все жизни, свершив печальный круг, угасли...
Внезапно со змеиным шипом раздвигаются стеклянные двери, и на инвалидном кресле, оснащённом мощным электрическим мотором и клаксоном, сработанным из старой клизмы, в помещение стремительно въезжает действительный статский советник Пётр Николаевич Сорин. На нём шлем и очки гонщика, вкруг шеи - яркий шарф, во рту - сигара, в корзинке кресла - бутылка хереса.
Руки его, лежащие на рычагах управления, облачены в мотоциклетные перчатки,
на ногах - высокие шнурованные ботинки, подозрительно смахивающие на протезы Маресьева.
Кресло, дважды объехав стол и лихо развернувшись, останавливается у стены.
Сорин (окидывая взором анатомический театр): Без театра нельзя!
Пауза.
Входит Треплев. На его ногах бахилы, голова перебинтована, на плечи накинут халат для посетителей, подмышкой - облезлое чучело чайки, которое он немедленно ставит на полку шкафа с музейными экспонатами.
Треплев (глядя по сторонам): Вот тебе и театр! Декораций никаких…
Начнём ровно в половине девятого.
Сорин: Великолепно! А-то руки зябнут, и ноги, как деревянные, в конце-концов… (костяшками пальцев постукивает по протезам).
Треплев: Надо изображать жизнь не такою, как она есть, и не такою, как должна быть, а такою, как она представляется в мечтах.
Сорин (смеется): Выдумаешь, право...
Треплев, опустив бинт со лба на подбородок, ловко превращает его в марлевую маску.
Входит Тригорин. На нём рыбацкие резиновые сапоги, в одной руке спиннинг, в другой авоська с недопитой бутылкой водки и большой стеклянной банкой, в которой в растворе формалина плавают бывшие обитатели соседнего озера.
Тригорин (поставив спиннинг у стены): Я люблю удить рыбу. Для меня нет больше наслаждения, как сидеть под вечер на берегу и смотреть на поплавок. (Икает).
Аркадина: Милый, ты немного опьянел, отрезвись!
Тригорин отрицательно качает головой, допивает бутылку из горлышка, затем нетвёрдой походкой подходит к шкафу, водружает на полку, рядом с чучелом чайки банку и любуется её содержимым:
Поймать ерша или окуня - это такое блаженство! (Опять икает).
Повернувшись к присутствующим, и чуть не упав при этом, раскланивается со всеми.
Тригорин (Сорину): Здравствуйте, Петр Николаевич! Что это вы всё хвораете? Нехорошо!
Сорин (помолчав): Вот история, я опасно болен, а между тем мне не дают никаких лекарств. Поймите, и в шестьдесят два года жить хочется, и потому я пью за обедом херес и курю сигары и всё. Вот и всё.
Дорн: Это легкомыслие. Нужно относиться к жизни серьёзно.
Сорин: Что за наказание! (Кивнув головой на операционный стол.) Это для меня постлано?
Полина Андреевна: Для Вас, Петр Николаевич.
Сорин: Благодарю Вас.
Аркадина (мечтательно): Когда-то длинными осенними вечерами за этим столом играли в лото.
Медведенко помогает Треплеву уложить Сорина на стол и подготовить к операции. Полина и Маша заботливо подкладывают под больного утку.
Сорин (вспылив): Это нахальство! Это чёрт знает что такое! Мне это надоело, в конце концов.
Дорн (кивая на судно): Пустое, ваше превосходительство.
Сорин: Меня никогда не любили женщины. Вчера лег в десять и сегодня утром проснулся в девять таким чувством, как будто от долгого спанья у меня мозг прилип к черепу и всё такое. (Смеется.)
Маша Сорину (многозначительно указывая глазами доктору на трепан): Пустяки всё это!
Дорн понимающе кивает.
Сорин: Невыносимый человек! Деспот!
Дорн: Люди скучны.
Полина Андреевна (Дорну): Вернитесь, наденьте бахилы!
Дорн: Мне жарко…
Маша (расстёгивая халат): Душно, должно быть ночью будет гроза.
Под белоснежным халатом обнаруживаются чёрные чулки, чёрный пояс с резинками и чёрный же кружевной бюстгальтер.
Сорин: Ге-ге! Нехорошо!
Тригорин (записывая в книжку): Нюхает табак и пьет водку... Всегда в чёрном. Ее любит учитель...
Маша Дорну: Вы не смотрите на меня так!
Дорн (прищурившись): Мне пятьдесят пять лет…
Медведенко Маше: Отчего Вы всегда ходите в чёрном?
Маша: Это траур по моей жизни. Конечно, это всё пустяки. Надо встряхнуться, сбросить с себя всё это (указывает на бельё). Впрочем, (застёгиваясь), - Вам не понять этого.
Полина Андреевна (ревниво перехватывая хищный взгляд доктора, устремлённый на Машу): Перед актрисой вы все готовы падать ниц. Все!
Дорн (пожав плечами): Что ж? В отношениях женщин ко мне было много хорошего. Жизнь свою я прожил разнообразно и со вкусом. Я доволен.
Медведенко: Есть загадка: утром на четырех, в полдень на двух, вечером на трех...
Сорин: Именно. А ночью на спине!
(Причмокивая языком и глядя на Машу, малоприличными жестами изображает коитус).
Аркадина (тихо): Это что-то декадентское.
Сорин (виновато): К этому я не стремился. Это вышло само собой. Хотел, видите ли, жениться и не женился!
Дорн: Выражать недовольство жизнью в шестьдесят два года, согласитесь, - это не великодушно.
Пауза.
Входит Илья Афанасьевич Шамраев. В руках у него хомут, служащий для фиксации непокойных пациентов.
Шамраев: Вот и наши. Добрый день!
Прилаживает к пациенту хомут, доктор в это время достаёт из своей походной аптеки склянку с эфиром и с хрустом отламывает горлышко.
В операционную вбегает Нина Заречная, на бегу натягивая хирургические перчатки.
Нина (взволнованно): Я не опоздала... Конечно, я не опоздала...
Шамраев: Ничего, пять минут ещё есть (смеётся).
Маша: Скоро начнется «спектакль».
Треплев: Становитесь по местам. Пора.
Маша (считает): Один, три, восемь,
Дорн: Так-с.
Маша: Десять, одиннадцать…
Медведенко: Не спеши!
Маша: Двадцать два.
Аркадина: Есть!
Дорн: Спит действительный статский советник.
Аркадина: Петруша!
Сорин: А?
Аркадина: Ты спишь?
Сорин: Нисколько.
Полина Андреевна (в отчаянии): Что я могу? Ну что я могу?
Медведенко вздыхает. Дорн хмурится и увеличивает дозу эфира.
Маша (возобновляет счёт): Двадцать шесть, двадцать восемь, тридцать четыре…
Аркадина (посмотрев вверх): Студенты овацию устроили...
Маша: Пятьдесят!..
Дорн: Ровно пятьдесят?
Тригорин: А не много ли будет?
Нина (после некоторого раздумья): Сон!
Аркадина: Вы помните как мы однажды проводили вскрытие в харьковском морге? Батюшки мои, до сих пор голова кружится! –
У покойницкой - три корзины, два венка…
Полина Андреевна: Какие миленькие цветы!
Нина (описывая мертвецкую): Холодно, холодно, холодно.
Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно. И ни одного живого лица.
Тригорин: Не помню! (подумав.) Не помню!
Дорн (о пациентах морга): Если в обществе любят «артистов», то это в порядке вещей…
Шамраев (вздохнув): Не тот нынче пошёл покойник - прежде были могучие дубы, а теперь мы видим одни только пни.
Медведенко: Вот тут и крутись…
Пауза.
Дорн: Ну-с, тем не менее, всё-таки я продолжаю.
Взяв в руки скальпель, напевает: "Расскажите вы ей, цветы мои..."
Сделав широкий надрез, с интересом разглядывает внутренности пациента.
Дорн: Сколько тут у Вас перемен, однако…
Медведенко (заглядывая через плечо доктора): Петру Николаевичу
следовало бы бросить курить.
Полина Андреевна: А по-моему, он прекрасно сохранился и ещё
может нравиться женщинам.
Дорн: Старый ловелас!
Треплев: Нужны новые формы. Новые формы нужны, а если их нет,
то лучше ничего не нужно. Господа! Прошу внимания!
Выхватывает скальпель из рук Дорна и начинает энергично им орудовать.
Аркадина (читает из "Гамлета"): Мой сын! Ты очи обратил мне внутрь души, и я увидела её в таких кровавых, в таких смертельных язвах – нет спасенья!
Дорн: Мы мешаем Константину Гавриловичу работать.
Треплев: Так вы говорите - продолжать?
Аркадина: Остались самые пустяки.
Тригорин: Не понимаю, какая надобность…
Нина Треплеву (в ужасе глядя на искромсанное тело): Это вы что?
Треплев (войдя в раж): Я счастлив безумно!
Дорн: Но, но, но, милый... нельзя так... Нехорошо.
Отбирает у него скальпель и вздыхает: Молодость, молодость!
Тригорин: Каждый «пишет» так, как хочет и как может.
Нина: О, как это ужасно!
Треплев (после паузы): Скоро таким же образом я убью самого себя.
Шамраев (волнуясь): А где я возьму хомуты? Где я возьму хомуты?
Дорн (Треплеву): Успокойтесь, мой друг. Фуй, какой нервный.
Слёзы на глазах...
Треплев: Спирт есть?
Полина Андреевна: Тоскует, бедный.
Дорн: Сейчас пойдёт и две рюмочки пропустит…
Тригорин: Всё никак не может попасть в свой настоящий тон.
Медведенко: Никто не имеет основания отделять дух от материи, так
как, быть может, самый дух есть совокупность материальных атомов.
Шамраев: Не могу с вами согласиться. Впрочем, это дело вкуса.
Degustibus aut bene, aut nihil.
Дорн, ловко работая ланцетом: Лет десять-пятнадцать назад, вы
помните, во всей губернии я был единственным порядочным акушером.
Продолжает интенсивно препарировать, но вдруг останавливается, вглядываясь:
Что-то есть! Что-то есть!
Шамраев: Да, это вещь...
Доктор в раздумье смотрит на парные органы пациента, несколько раз переводя взгляд с одного на другой, затем вопросительно поднимает глаза на коллег. Скальпель замирает в его руках.
Пауза.
Тригорин: Тут советовать нельзя.
Нина (протягивая руку, сжатую в кулак): Чёт или нечет?
Дорн: Мы не станем полагаться на случай!
Нина (пожимая плечами): Жребий брошен.
Медведенко: Ну вот, церемонии!..
Маша: Я не стану. Увольте, пожалуйста.
Полина Андреевна (стучит по столу пинцетом): Господа. Не будем
терять времени зря, а то скоро ужинать позовут.
Аркадина: Как хорошо!
Треплев: Психологический курьёз – моя мать!
Пауза.
Богатырский храп Сорина внезапно прерывается.
Дорн: Тихий ангел пролетел.(Снимает шляпу).
Нина: Кажется, кто-то там...
Медведенко: Отчего? (В раздумье.) Не понимаю...
Дорн (напевает): "Не говори, что молодость сгубила".
Шамраев: Имею честь с прискорбием заявить, что…
Аркадина: Что с ним?
Дорн (пожав плечами): По законам природы всякая жизнь должна
иметь конец.
Тригорин (про себя): «Если тебе когда-нибудь понадобится моя
жизнь, то приди и возьми её».
Вычёркивает что-то в книжке.
Медведенко: Полный индифферентизм…
Полина Андреевна (Дорну): Вы сняли шляпу. Наденьте, а то простудитесь.
Дорн: Как все нервны!
Шамраев: Мы попали «в запендю» ... (хохочет).
Нина (отходя от операционного стола ): Очевидно, продолжения не
будет. Мне пора. Прощайте. …
Маша (зевает): Ужинать пора, должно быть.
Ленивою, вялою походкой обходит стол. Подойдя к Медведенке, протягивает ему зажим с дымящимся окурком): Одолжайтесь.
Медведенко: Не хочется.
Маша, не сводя глаз с Медведенки, раскрывает зажим. Окурок падает прямо в разверзнутый труп.
Дорн: Это гадко!
Маша: Пустяки. (Нюхает табак.)
Шамраев (низким баском): Браво, Сильва!
Аркадина (смеется): Да, это эффект.
Треплев (умоляюще и с упреком): Мама!
Аркадина: Что может быть скучнее этой вот милой деревенской
скуки… А вечер такой славный! Слышите, господа, поют?
(Прислушивается.)
Вдали звучит похоронный марш.
Дорн: Кажется, в доме играют. Надо идти.
Полина: Это «на том берегу».
Дорн: Полагаю, теперь можно поднять занавес, а то жутко…
Треплев: Занавес! Подавай занавес! (Топнув ногой.) Занавес!
Пауза.
Нина (Тригорину): Не правда ли, странная пьеса?
Тригорин: Я ничего не понял… Что же в ней особенно хорошего? (Смотрит на часы.) Я должен сейчас идти писать. Извините, мне некогда...
Треплев (с тоской глядя на чучело чайки): А моей даже не разрезал…
Дорн: Свежо. Наивно. У меня от волнения дрожали руки. Пойти, дать всем валерьяновых капель!
Аркадина: Вот вам рубль на троих.
Дорн: Merci bien.
Пауза.
Голос Сорина: Во Францию два гренадера…
З а н а в е с.
"Фишкой" данного опуса является то, что все авторские реплики персонажей сохранены в неизменности.