Знаю, мое одиночество будет для вас,
счастье мое небольшое для вас прозвучит,
а если ненужными станут однажды слова,
верю, что сердце мое как всегда промолчит.
Я свою жизнь на листы и на ноты ложу,
лезвие ставлю и стайером ловким бегу,
ведь не на лица, а в душу все чаще гляжу,
брату, прохожему, другу и даже врагу.
Только судьба не всегда остается щедра,
с хмурыми мыслями, жмется как нехристь, в углу,
я же хочу, что все это во имя добра,
пусть принимают меня как раба и слугу.
Пусть говорит незнакомый, чужой пилигрим,
разным прохожим спешащим по тропам земли:
«Если есть в сердце огонь, значит будет и дым,
если есть Бог, значит будут для нас алтари».
В кромке стиха не одна пролегает слеза,
в темной его борозде просыпается день,
в ливень соленый нещаднее хлещет лоза,
об остальном я пойду и спрошу у людей.
«Может вы видели? Видели снег без зимы?
Осень без ливней, что в землю сухую легли?
Видели счастье у самой несчастной судьбы»?
Видели... Только при встрече узнать не смогли.
«Может вы шли по горячим камням босиком?
Или любили кого-то, нещадно гоня?
Может вы плыли в тумане безводной рекой»?
Было... Но только еще не сумели понять.
Спорили в лавке со старым, седым продавцом:
«Ну, поменяй мне судьбу, все сполна оплачу»!
И отвечал тот старик с добродушным лицом:
«Хочешь, сынок, я бесплатно ее подлечу»?
Но не сдавались, и шел этот торг без конца,
выбросить проще, чем боль бесконечно лечить.
Мы ж никогда, ни за что, не меняем ни мать, ни отца,
так почему ж для судьбы не находим подобных причин?
Вечность прожить иль столетья висеть на кресте,
мы бы смогли, мы б сумели все это стерпеть.
Но никогда, никогда, и наверно нигде,
новых себя не купить, и судьбу не стереть.
Вот и смотрю я на скорбные эти сердца,
жаждущих правды, и тех, кто в ней праведно лгут.
Знаю, что буду о каждом жалеть до конца,
хоть принимали меня как раба и слугу.
© Дмитрий Рябинин