Сеньора, помыслы мои пристойны.
Считаю дни, когда смогу увидеть Вас.
Мне б только пробежаться взглядом по фигуре стройной,
И окунуться в океан бездонных глаз.
Без вас все приторно, бесцветно и уныло,
Серены не поют, Грифоны не хотят летать,
И даже Кали "руки опустила",
А Дионису лень со мной бухать.
И Гарри Поттер больше не колдует,
У Одина в глазу вскочил песяк,
Хохлы не скачут, Шива не танцует,
Ромео и Джульетта все не встретятся никак.
А в доме у меня уже неделю
На печке Моисей спокойно спит.
Его в пустыне заждались евреи,
А он наелся манны и храпит.
И я смотрю в открытое окошко
В надежде разглядеть знакомый силуэт.
Вот тащит мишка с Машенькой лукошко,
Под нос насвистывая Баха менуэт.
У озера, стянув с себя колготки,
Мужик купает покрасневшего коня.
За ним подглядывает тихо Петров-Водкин,
Последние штрихи к картине нанося.
По улицам пустым, неторопливо,
Мурашками от холода «звеня»,
Прогарцевала обнаженная Годива,
Ни капельки не возбудив меня.
Из Бессарабии опять прикочевали
Цыгане своей шумною толпой.
Волхвы, что о рождении Христа узнали,
Прошли за путеводною звездой.
Вот бедуин проехал на верблюде,
Сошлись на поле Челубей и Пересвет,
Опять смешались в кучу кони, люди,
И только той, что всех милее - нет.
Так с каждым часом угасает вера,
Что я, когда-нибудь, смогу увидеть Вас,
И вашу грудь, по моему, четвертого размера,
Сияние, подведенных тушью, глаз,
Обнять за талию и притянуть поближе,
Услышать очень строгое: «Не дам!»
И руки опустить чуть-чуть пониже,
И получить за это по рукам.
А может просто кажется, что это было,
И образ Ваш ко мне пришел из снов.
И я подумал: «Нифига меня накрыло!»
Пора завязывать есть блюда из грибов.