Ты там остался, одинокий, в наготе
ночей и вечеров, небес жемчужных,
цикад, пытающихся выпить в темноте
весь яд любви. Ах, городок тот южный,
столпотворение на узкой полосе
домов, спускающихся с гор! Застыли,
увидев море, и, на корточки присев,
смотрели молча, как дельфины плыли,
почти сиреневые; кричали чайки:
Рыбу! Дайте рыбу! — и хохотали
сами над собой, а рыбы, сбившись в стайки,
вот глупые! метались и блистали
неясной россыпью, осколками слюды,
когда дельфины их на отмель гнали,
то серебром, то сталью сквозь стекло воды,
где чайки ненасытно их гло-та-ли...
Дома смотрели, двери распахнув как рты,
и вечер был — прогретый солнцем камень,
и воздух был тяжёл, плотней пласта тафты,
и был горяч ещё заката пламень...
когда из пены моря вдруг возникла ты —
нездешняя, и выдохнула: Amen...