+++
В зале его уже ждали. Пётр Петрович из президиума поманил его пальцем. Роберт, немного смущаясь, вышел на сцену и сел в президиуме.
- Уважаемые товарищи! – внушительно кашлянул в микрофон председатель. – Сегодня мы чествуем дорогого юбиляра. О его вкладе в науку можно было бы сказать много…
Конрад сидел рядом с ним, скромно опустив глаза, и слушал лестные речи, сплетённые из ничего не значащих слов и орденов в какую-то металлическую сеть, колючим забором опоясавшую зону. Роберт шёл вдоль внутреннего ряда и неотступно за ним следовал луч прожектора, и – он это чувствовал – чёрное дуло пулемёта.
Одна за другой вспыхивали осветительные ракеты, а ночь была изрезана не светом, а воем мин, свистом осколков и пуль, грохотом разрывов и выстрелов.
Конрад, взорвавшийся на мине, лежал где-то там, за колючей проволокой, холодный и немой, и ему уже ничем нельзя было помочь. Немцы упрямо обороняли этот опорный пункт, хотя и были со всех сторон окружены.
Никсон растолкал его:
- Вставай, уже ночь. Пора.
Роберт вскочил с постели, соскользнул на пол и почувствовал боль от пореза ноги. Липкая и тёплая кровь потекла на пол, и в полутьме он увидел, что стоит на мине, которую ребята вчера поставили сушить у его нар. Всё пропало в ослепительном всполохе, и в чистом свете Ник увидел медленно летящие к нему черные исковерканные осколки, гудящие, как бомбардировщики в небе.
И, вот, уже синея от боли, разбрасывая капли крови и куски мяса, продирается Ник сквозь колючую пелену дыма и осколков на небо, акварели которого пополнились красным и чёрным.
Небо кажется бездонной пропастью, но Ник не падает, а медленно кружит, как чёрный ворон, оседая на самое дно, и чувствует он, как густеет небо, касаясь его холодным голубым киселём.
Куда ни оглянись – нигде нет дна, во все стороны уходит бездонная голубизна, переплетённая сетью провисших чёрных канатов. Канаты пачкают руки Ника мазутом, где-то хлещет по розовым щёчкам керосиновый кризис, а Ник, упираясь, ползёт наверх. Зачем? Чтобы потом упасть вниз.
Он дополз до первого узла и прислонился к стенке. Глаза закрыты, а там всё тянется в зелёную воронку вечности, и здесь должна быть первая её точка, здесь, во сне. Вот она, - эта кучка паутины. Никсон осторожно раздвигает паутину и видит бронзовое лицо спящего на троне короля.
Гулко отдаются его шаги в тёмных сводах подземелья, шахматной доской пестрит пол. В нише – статуя. Ник подносит факел к её лицу, но статуя рукой отстраняет огонь.
- Ты не узнал меня, Конрад?
- Я не Конрад!
- Конрад, Конрад, теперь уже Конрад, взгляни в зеркало!
- Но зеркало разбито, его давно нет!
- Потому и Конрад. А я – Мефистофель. Можешь звать меня просто Мефик.
- Но ты же Венера! Ты мраморная и безрукая!
- Я – Венера? Смотри, я сбрасываю покрывало! Видишь эти козлиные ноги? Это досталось мне от Пана в наследство. А теперь… Нежное женское тело? Груди? Лицо? Всё это для того, чтобы заманивать путников в свою паутину. Вот моя постель, здесь я ночью пью кровь. Разве не видишь маленькие капельки на подушках? Я прокусываю виски, а он радостно улыбается, думая, что я его люблю и целую.
- А где же трупы?
- Да вот же они, ты разве не видишь? Длинной чередой идут они по тёмным коридорам, светя погасшими факелами. Ты же ОДИН ИЗ НИХ, что, неужели забыл, как ласкал меня? Потрогай виски, они у тебя раздавлены, но голова не болит, потому что тебя нет в живых, к тому же голова пуста, и нет в ней ни одной мысли, не правда ли?
- Ни одной! – с ужасом повторил Роберт, ощупывая внутреннюю поверхность своего черепа.
- Но я тебя повешу, - Мефистофель дотронулся мраморными пальцами до шеи, напялил на свои козлиные ноги новенькие «Супер-Райфлы» и с любопытством посмотрел на свой соблазнительный зад, как бы приглашая оценить свои прелести. – Где моя хипповка? Видишь, и уже не видно грудей. А что касается лица, то у меня есть маска Мефистофеля… Помнишь, такая, с бородкой, как на трубке. И много других масок. Ну, иди сюда, я ж жду. Сейчас повешу тебя, иди скорей, мне некогда, сейчас во всём мире начнётся перерыв. Я устал.
Петля туго затянула горло, руки сами собой забились, связанные за спиной где-то, но всё провалилось вслед за табуреткой, всё растворилось в тумане, осталась одна верёвка, по которой лез вверх Ник. Перебирая скобы, он добрался до крышки люка, сдвинул её в сторону и осторожно выглянул.
Колодец выходил на проезжую часть улицы какой-то сильно западной страны, сияющей в неоновой рекламе небоскрёбов.
С тротуаров к нему бежала толпа иностранных журналистов, которые фотографировали Ника, пока он выбирался из колодца.
- Как здоровье Вашего Величества? – спросил на незнакомом языке тип с микрофоном.
- Вскрытие покажет, - буркнул Никсон, и удивился, что буркнул он на том же незнакомом языке, причём, без малейшего акцента.
- Да ну вас к чёртовой матери! – разозлился он. – Из-за вас русский язык забыл!
- Садитесь на трон, Ваше Величество, - вкрадчиво предложил какой-то тип в шортах и со шпагой, наверное, герцог.
- А ты кто?
- Герцог, а то кто же?
- А тот слюнтяй с пером?
- Да Вашего же Величества дитё, принц Бебе Де Сен-Барту.
- Бебе? Мой сыночек? Первый раз слышу!
- С тобой, батя, это часто бывает, - вмешался сыночек.
Никсон промолчал.
- А тебе палец в рот не клади, - мрачно сказал, наконец, Никсон, входя в королевскую роль.
- А мне ничего в рот не клади, - сдерзил юнец.
- Ладно, где трон?
- В зале.
Нику показалось, что все они уже неохотно ведут его к трону.
- Где зал?
- Там, за кухней.
Они вышли из спальной комнаты, и Ник увидел трон. Это был настоящий золотой трон, усыпанный острыми бриллиантами. Ник ступил к нему, но чья-то грубая рука схватила его за плечо:
- Не туда! Сюда!
И толкнула его направо, к стене, серой стене, забрызганной кровью и избитой пулями.
«Почему?» - Ник встал спиной к стене, недоумевая, для чего ему показывают эту мазню. За спиной клацнули затворы карабинов, и зрачки его расширились. Не успели отгрохотать выстрелы, как Колька уже нашёл в кружеве выбоин и кровавых пятен тропинку, по которой стремительно ушёл от пуль щекотавших затылок и уши. Тропинка ползла по ухабам мимо луж крови, пролитой прямо в грязь. Ник споткнулся о кучу разбитых черепов и вышел к прозрачной струе ручья. Он опустил в воду окровавленные ноги и засмотрелся на тонкие паутинки крови, уносимые течением.
Только через час Билл обратил внимание на то, что он идёт по поверхности воды, нисколько не погружаясь. Сердце забилось радостно и тревожно. Ник радостно бежит по речной заводи, бежит, бежит, бежит, скользит, падает, встаёт, снова бежит. Вода кажется ему холодным подвижным стеклом. Он хочет напиться, падает на колени, припадает лбом к зыбкой тверди, напрасно касается губами холодной поверхности, но ощущает только жажду и сухость во рту, не может сделать ни глотка.
- А-а-а! – кричит он, сбрасывая одеяло, снова куда-то бежит прямо по пенистым гребням волн прочь от восходящего солнца.
А у берега стоит одинокая палатка, рядом с которой он видит себя и Ника, собирающего кисти. Никто его не видит, страдающего от жажды, сидящего на мягкой волне, потому что он уже пьёт сухое из бутылки, пьёт и чувствует, что жажда не проходит.
+++