Дед бросил жить. Хотел — и расхотел.
Костлявой сам отправил приглашенье.
Был прям и твёрд в последнем отреченьи,
Был скор — и я проститься не сумел.
Смерть проплыла за ним мимо меня —
Я ощутил её железные объятья.
И груз с души тотчас задумал снять я,
С трусливой радостью себя кляня.
Замкнуло свет, едва открылась дверь.
В чернильной тьме зажглись слепые свечи.
Он спал, до пояса инсультом изувечен —
Коварно, снизу — половины две
Крепчайшего, проверенного тела,
Переборовшего тюрьму и лагеря,
Уже не связанные общим делом,
Гоняли кровь пустую зря...
Три дня. Три дня в преддверии конца
Он звал меня — а я всё ехал, ехал.
И вот — я не узнал его лица
Застывшего и не услышал эха
Его шагов и кашля по ночам,
Всё детство мне казавшегося адом.
А сёстры-дочери — как велено врачам,
Простые ангелы, дежурившие рядом,
Решали: как им быть? Чем быть ему?
И занимались отказавшим телом.
А он был вне — но рядом, но в дому —
Под потолками, крашеными мелом.
Предательски заснув, поверив, что
Мы встретим утро вместе, я очнулся
Под хрип агонии, — и третий врач в пальто
Над уходящим виселицей гнулся, —
Стоял вопрос: вскрывать ли, не вскрывать?
Достать ли сердце? Жать его рукою?
И дочери сказали: долго мать
Там без него. Я думал, что завою,
Но сам был хладен, равнодушен, туп,
Войти пытался к ним, — и был осажен
Врачебной властью, о её уступ
Башку разбив. Что ж, в дымоходе сажа —
Всё, что теперь осталось от огня.
Явились вскоре трубочисты-черти.
И тускло занималось утро дня
Такой обычной долгожданной смерти...
Хлопот не помню. Тут уж не спешат —
В последний путь, в унылой кавалькаде.
Ни чувств, ни мыслей — мёртвая душа
В лидокаиновой блокаде.
Пришла весна — как раз в день похорон.
Открылось солнце, снег решил подтаять.
Природа загуляла — видел он:
Сияние засвечивает память,
Как фотоплёнку. И с крестов капель
Звенела — Бог во всю старался...
Дедунюшко ушёл к своей Адель —
Ведь он так ждал.
А я внизу остался.
26.05.2016
Март 1993