Супермаркет я топчу
четверть века впроголодь.
Ширпотреба не хочу —
заставляют пробовать.
Все толкаються локтями,
чтоб урвать кусок сочней.
"Против нас, те кто не с нами,
наполняй пакеты дней!"
Вот на полке лежит самка —
сунь в мешок, неси на кассу.
Пусть протухшая изнанка,
но зато приятно глазу.
Вот отпетый дикий сброд
засыпает нежность в рот.
Жаждет каждая тупица
есть сперва, чем расплатится.
На огромном сером блюде
продаються ноги, груди,
точки пятые, носы,
и раздатые тазы.
Жирный дядька смачно в пасть
запихает скопом власть.
Морда красная трясётся,
пот по лбу ручьём несётся.
С деревянного стола
раздаётся похвала.
Нищие католички
разбирают пробнички.
Возле выхода, на кассе,
торгаши седые, в рясе,
продают путёвки в край, —
называют его "рай".
Супермаркета огни
в пустоте висят одни.
Сверху — ноль, и снизу — ноль;
по бокам летает моль.
Тут открылись было двери,
кровью хлюпнув за порог.
"Покупатель новый в деле,
где обещанный пирог?"
Он ходить пока не может,
слюни дует и вопит.
Как освоится — обгложет
весь вселенский общепит.
Вижу — деда тащит мент, —
"здесь истёк абонемент!"
Тот скулит, как дикий зверь —
не хочу — вопит — за дверь!
Взяли деда враз под руки,
усмирив его потуги.
Выкинули на лету
в ледяную пустоту.
Лязг зубов и шум банкнот;
криков оголтелых шквал;
под прилавком тлеет кот.
Инфернальный карнавал.
Я стою с пустым пакетом —
глаз пошлет, а нос воротит.
Жду, когда вослед за дедом
пустота меня проглотит.