Комендант одиночества смотрит мои документы
и прошенье моё прозрачными пальцами мнёт.
Молча, ставит печать и глазищами цвета цемента
буравит сознанье и разовый пропуск даёт.
Он ведёт меня краем густого, лесного массива,
а потом по тропе он подводит к застывшей реке.
Говорит: «Это здесь». Я сажусь на траву. Тут красиво.
Комендант исчезает с папкой бумажек в руке.
Медно-пламенный линь на меня из водицы взирает.
И восходит луна, законам театра верна.
А на том берегу в покосившемся, старом сарае
мышь сгрызает в земле остатки гнилого зерна.
Комендант одиночества всё это мне предоставил,
может, на день, может, на целую тысячу лет.
И деревья скрипят надо мной жестяными листами.
Луна застывает на всходе, желта, как омлет.
Комендант одиночества тихо вернулся в каптёрку.
Он шлагбаум закрыл и крутой заварил кипяток.
Снял с себя сапоги и сырую стянул гимнастёрку.
Выпил чаю покрепче, сидя лицом на восток.